том… Я стал об этом думать. Я подумал об этом. И вообще-то ты, конечно, очень, как бы это сказать… Тирза, ты очень худенькая. Ведь так? Или мне нельзя так говорить?

— Ты про то, что у меня нет груди?

— Нет-нет, что ты, я совсем не об этом. Грудь у тебя непременно вырастет. Она просто где-то задержалась в пути. Наверное, так и есть. Ты должна думать, что она сейчас едет где-то в поезде, твоя великолепная грудь, а поезд опаздывает, а может, стрелочник что-то напутал, но она приедет, то есть вырастет, поверь мне, нет-нет, я говорил о твоем животе и вообще… Понимаешь, у женщин, у девушек есть живот, то есть хоть маленький животик. А у тебя нет, у тебя совсем ничего нет, Тирза, вообще ничего.

Теперь он стучал себя не по верхней губе, а по лбу, легко и ритмично, и все время думал: я не могу, меня это просто убьет.

Она вдруг встала на постели в полный рост.

— Тебе это не нравится? — спросила она и задрала обеими руками ночную рубашку. Подарок его супруги. Тирза вдруг не захотела больше носить пижамы, ей потребовалась ночная сорочка.

Супруга купила ей сорочку ядовито-розового цвета, кислотно-розового. Хофмейстеру цвет показался чудовищным, самый ужасный вариант розового, цвет публичного дома. Но Тирзе сорочка понравилась. Она была уже слишком взрослая, чтобы носить пижамы. Так она сказала.

— Тебе не нравится? — снова спросила она.

Задрав сорочку, повернувшись к отцу животом, она требовала ответа.

Хофмейстер пытался не смотреть на нее и сконцентрироваться на пюпитре в углу комнаты. На нем стояли ноты. Она недавно играла.

— Ты очень красивая, — сказал Хофмейстер. — Тирза, ты самая красивая девочка из всех, что я знаю, но ты слишком худенькая. Люди жалуются мне, что ты очень худая, с этим нужно что-то делать. Мы должны есть больше, питаться лучше. Регулярнее.

— Папа, посмотри на меня! — Она перебила его резко и громко, как могла перебивать иногда, когда он читал ей вслух. Только однажды ей понравилось. Некоторые места в «Дон Кихоте» показались ей прекрасными, а «Записки охотника» Тургенева разбудили ее воображение.

— Посмотри, — сказала она. — Смотри же.

И он посмотрел.

Она стояла на кровати. На одеяле. Безумную розовую ночнушку, которую ее мать купила в безумно дорогом магазине, она держала у подбородка обеими руками. Хофмейстер уставился на ее пупок. А сразу под ним были желтые трусы в горошек. В белый горошек.

— Я уже не маленькая девочка, — сказала она. — Я женщина.

Она отпустила сорочку и положила ладошки на те места, где должна была вырасти грудь.

— Я женщина с сиськами, — сказала Тирза и положила руки на живот. — Я женщина с животиком. — Ее руки скользнули на бедра. — Я женщина с длинными ногами. Я женщина, папа.

Хофмейстер поднялся.

— Ты высокоодаренная, Тирза, высокоодаренная девочка, но ты пока не женщина, ты еще должна ею стать, и ты ею непременно станешь, но пока ты еще девочка, и ты должна хорошо есть.

Он пошел в угол и переставил пюпитр на пару сантиметров.

А она так и стояла на кровати, так и стояла там, его Тирза, и снова подняла до подбородка свою ночную сорочку.

— Скажи, что я женщина, папа! — потребовала она. — Скажи, что я женщина!

Книга все еще лежала на кровати. Книга, которую он собирался читать ей вслух.

— Тирза, ты…

Он вернулся к кровати и остановился прямо перед ней.

И тут она вдруг вцепилась ему в волосы, ей было просто это сделать, она же стояла на кровати. Она таскала его за волосы и визжала:

— Скажи же, папа, скажи, не бойся, скажи: «Тирза, ты женщина!»

Он даже не сопротивлялся. Ему было все равно. Он поднял с кровати книгу.

— Я женщина! — визжала она. — Скажи это, папа, скажи!

Она еще сильнее тянула его за волосы, но он ничего не чувствовал, как будто был в трансе, как будто видел и слышал сейчас что-то совсем другое.

— Скажи мне! — кричала она. — Тирза, ты моя женщина! Скажи, папа, говори!

Она не просто визжала, слезы бежали у нее по щекам. Она упала на кровать и спрятала лицо в простынях.

— Тирза, — сказал он. — Ты моя дочь. — И тоже сорвался на крик: — Ты моя дочь, Тирза, моя дочь и всегда останешься моей дочерью!

Он развернулся и помчался по лестнице вниз. Но еще услышал, как она крикнула ему вслед:

— У тебя нет женщины, папа! Я — твоя единственная женщина. Единственная!

В гостиной он рухнул на диван и стал тихонько покачиваться туда-сюда. Ему хотелось разрыдаться, как Тирза, но он не смог и не понимал, почему не может заплакать.

В следующий понедельник во время обеденного перерыва он отправился в книжный магазин «Схелтема». Между отделами «философия» и «психология» он наконец отыскал продавщицу, у которой нашлось на него время.

— Я ищу книги о расстройствах пищевого поведения, — сказал он как можно тише.

— О чем?

— Расстройства пищевого поведения, — повторил он чуть громче.

— Что именно вы ищете? Романы?

— Информацию.

Она отвела его к большому стеллажу.

— Вот этот ряд, — сказала она. — Это все о пищевых расстройствах. И вон тот ряд тоже. И еще вон там у нас что-то есть на эту тему.

Хофмейстер наклонился к полкам. Но сначала огляделся, не видит ли его тут кто-нибудь. Какие-нибудь знакомые, коллеги. Выбор был впечатляющий. От одного количества этих книг можно было заболеть.

Он потратил больше двадцати минут, прежде чем нашел две книги, которые показались ему достаточно серьезными.

— Вам завернуть в подарочную упаковку? — спросила девушка за кассой.

— Нет, я купил их себе, — сказал Хофмейстер.

После этого он быстрым шагом отправился обратно в издательство.

— Обед затянулся, да, Йорген? — спросила секретарша.

Он сильнее зажал под мышкой пакет с двумя книжками и неловко улыбнулся.

В тот вечер он устроился на диване с двумя книгами, карандашами и точилкой, потому что любил работать непременно с острыми карандашами.

В комнату зашла Тирза и спросила:

— Что ты читаешь, пап?

— Ничего, — быстро ответил он и закрыл книги рукой. — Ничего важного. Всякая ерунда.

— Папа? — спросила она. — А ты не переживаешь, что мамы почти никогда нет дома?

Она уже переоделась в свою ночную рубашку, его подташнивало от этого жуткого розового цвета. Надо как-нибудь незаметно сжечь эту дрянь.

— Я люблю быть один, — сказал он и покрутил в руках точилку для карандашей. — Я не люблю толпу. Шум. Слишком много людей.

— Но тебе не кажется странным, что она так мало бывает дома?

— Мы все обсудили и обо всем договорились