— Тетечка, ведь у нас все хорошие — и врачи и сестры… Если очень больно, они дают лекарство, впрыскивают что-нибудь… — шепотом утешал ее Васек.

Но тетя Дуня молча качала головой. Она вспоминала Пашу в деревенском доме своих родителей, когда, еще маленьким, он, переваливаясь, как уточка, только начинал ходить; она вспоминала его школьником с сумкой на боку, в новом картузе, подаренном крестной; она вспоминала его взрослым человеком, коммунистом Павлом Васильевичем Трубачевым и надежным, заботливым братом Пашей… Вспоминала и плакала… А в кухонное окно скупо светило послеобеденное солнце, и на плите, упревая в огромном котле, тяжко вздыхала солдатская каша.

Вася ходил за старшей сестрой и недовольным голосом пояснял:

— Если человек чувствует себя здоровым, то нечего его держать в госпитале. Мне, сестрица, давно пора на выписку.

— Вася, я уже вам сказала — в конце недели! Надо же слушать врачей, вы не ребенок, — хмурилась сестра.

— Опять все то же! — удрученно разводил руками боец. — Да вы хоть шинель мне выдайте. Всего и вещей у меня — одна шинель. Что ж это, сестричка, малейшую просьбу не можете исполнить!

Сестра останавливалась и, качая головой, с улыбкой глядела на длинного, словно выросшего из халата паренька:

— Замучил ты меня, Вася, честное слово!

— Да ведь шинель командира моего… Хоть в руках бы мне ее подержать. И беспокоюсь я — не переменили бы… Ведь в горячке привезли меня, не спутали б в кладовой у вас.

— Ничего у нас не путают, все под номерами хранится. А в палату дать шинель я не могу. Не мешайте мне работать! — начинала сердиться сестра.

Вася шел в палату и, обхватив руками голову, садился на свою койку.

— Что, никак не выпроситься? — ласково поддразнивали его раненые.

— Что нельзя — то нельзя, — резонно замечал Егор Иванович, откладывая на столик книгу. — Врачи лучше знают! Почитал бы, как наука вперед шагает! Что зря время терять? После войны нам эти знания на каждом шагу пригодятся.

Егор Иванович и Вася были в числе выздоравливающих, и оба готовились к выписке. Вася уже ходил, стараясь держаться молодцом и не хромать. Врачи обещали отпустить его в конце недели. Теперь каждый день казался Васе длинным, как год.

— Э-э-эх! — по-стариковски кряхтел Вася. — Держат человека, сами не знают чего! А на фронте люди нужны…

Лида и Нюра застали Васю и Егора Ивановича во дворе. Они сидели на скамеечке под деревом и беседовали.

— А, пришли наши пионерочки! — обрадовался Егор Иванович. — Сядь около меня, доченька… Скоро уеду я. Тогда уж после войны только повидаемся. Приедешь к нам в гости, в колхоз… Вот мне дочка пишет — богатый урожай они сняли, а ведь женщины да дети работали… Почитай-ка! — Егор Иванович вытащил полученные письма.

Нюра, присев рядом, терпеливо перечитывала их, удивляясь и ахая. Как бывало раньше, предложила написать под диктовку ответ.

Егор Иванович завернул рукав халата, показал больную руку, пошевелил пальцами:

— Сам теперь справляюсь. Медицина чудеса делает. Вот вырастешь — иди на врача. И дочке своей так закажу. Хороший врач — великое дело…

Егора Ивановича позвали в палату. Вася с Лидой разговаривали о ребятах. Нюра подсела к ним ближе.

— Привык я к вам. Правда, все равно скоро расставаться, а все-таки забегайте почаще. Как там с учебой у вас, как ремонт идет?

Лида рассказывала, передавала приветы.

— Эти дни никак нельзя было вырваться. Нам ведь тоже видеть тебя хочется, Вася. Ты хоть перед отъездом зайди в школу.

— Обязательно зайду! Да ведь вот не пускают еще никуда, а то поработал бы я с вами денек-два на стройке. Я, бывало, с ребятами весь день на пришкольном участке вожусь. Бо-ольшой участок нашей школе колхоз дал!

Вася начинал рассказывать о школьниках из своего села, вытаскивал из кармана полученные письма:

— Мало я кому писал отсюда, а все-таки нашли меня мои ребята.

— Вот уедешь ты, Вася, и скучно-скучно нам станет… Приезжай после войны, Вася, ладно? — говорили девочки. Вася растроганно благодарил:

— Спасибо вам, сестренки! Обязательно приеду. Я вас всегда помнить буду! Командир мой говорил так: хороший человек не вспоминается, а запоминается.

Когда девочки ушли, Вася лег на койку и, закинув руки за голову, размечтался: «Вот кончится война… Вернемся мы все с фронта, разойдемся кто куда. В мирной жизни дело каждому найдется. Только бы скорей до победы дойти!»

Вася представил себе благословенный день победы, ослепительное солнце и флаги над Москвой.

Мысленно увидел толпы народа, заполнявшие Красную площадь, увидел на трибуне веселые лица.

«Что, рассчитался с врагом, Вася?» — спрашивают его. «Рассчитался! Не оживет больше».

Вася открыл светлые, затуманенные мечтой глаза и внезапно увидел около своей койки Трубачева. Он вскочил и крепко обнял мальчика:

— Когда же ты пришел? Л я и не слышал — не то заснул, не то замечтался!

— Вася! Я о своем отце узнал. Он в полевом госпитале, контуженный, — сообщил Трубачев.

— Да что ты… Верно ли?

Васек рассказал о митинге железнодорожников.

— Теперь жди письма. Обязательно письмо будет, раз человек на поправку пошел, — уверил его боец. — Я вот, пока сильно больной был, ничего родным не писал. Зачем пугать зря! — Вася ласково погладил мальчика по плечу. — Дождался ты наконец весточки! Ранен — это не убит, врачи на ноги поднимут.

— Я, бывало, ночью проснусь — и страшно мне сделается: вдруг убьют? Теперь хоть знаю! — сказал Васек.

— Молодец ты, крепко держался. Вот и правду командир мой говорил: надежда и в последней минуте живет.

— Я все слова твоего командира запоминаю! — с живостью сказал Васек. — Мне они в жизни помогают. И в тот раз, когда от Генки письмо получили, тоже помогли. Помнишь, как он сказал, что не плакать надо о товарище, а славные дела в честь его делать?

— Он зря слова не бросал. Скажет как отрежет. Да еще своим примером подкрепит. Как ему не поверишь!

Когда в госпитале наступил час послеобеденного сна, Васек попрощался со своим другом и побежал на стройку. Он очень спешил, так как в первый раз нарушил составленное им самим расписание.

Гости застали хозяев за горячей работой. Наверху, в коридоре, несколько девочек мыли полы. Осторожно обходя мутные лужицы воды, ребята выносили в мешках битый кирпич и рваные куски старых обоев.

В одном из классов, стоя на стремянке, Леонид Тимофеевич белил потолок. Он макал в ведро длинную кисть, высоко поднимал ее над головой; белые брызги летели сверху и расползались пятнами на синем комбинезоне.