5 января 1945 года состоялась премьера симфонической сюиты (концертного варианта) «Пира во время чумы» в исполнении Бостонского симфонического оркестра под управлением наставника Лурье Сергея Кусевицкого. Джон Н. Берк, комментатор программы Бостонского симфонического оркестра, весьма необычно представил композитора, который, покинув Париж в 1940 году и поселившись в Нью-Йорке годом позже, все еще оставался малоизвестной фигурой на американской концертной сцене. В США у него состоялось несколько премьер: в Нью-Йорке в 1929 году хор «Школа Канторум» под руководством Хью Росса исполнил его «Chant funebre sur la mort dun poete» («Траурная песнь на смерть поэта») – сочинение, посвященное памяти Блока, а в 1930 году – «Concerto spirituale»; В 1932 году в Филадельфии племянник Кусевицкого Фабиан Севицкий исполнил его «А Little Chamber Music» («Маленькую камерную музыку») и «Divertissement» для скрипки и альта с Филадельфийской камерной струнной симфониеттой. Кроме того, Кусевицкий привез в США «Sonate liturgique» («Литургическую сонату») (Бостон, 2 января 1931 года) и исполнил две симфонии Стравинского: «Sinfonia dialectica» («Диалектическую симфонию») в 1933 году и «Кормчую» в 1941 году.

«Пир» Лурье был исполнен между двумя симфоническими «ветеранами сцены» – «Неоконченной» симфонией Шуберта и Симфонией № 7 Бетховена – и, должно быть, произвел странное впечатление. Представление композитора, сделанное Берком, это впечатление только усилило: «Артур Лурье… обитатель необычных музыкальных закоулков, неутомимый искатель эстетической истины в своих многочисленных сочинениях, некогда ультрарадикал в экзотических баловствах, а ныне “верующий” самого строгого толка, – личность, способная разжечь любопытство»[342]. Как ни странно, но Берк взял за источник не самого Лурье, который, будучи автором монографии о Кусевицком и литературным обработчиком многочисленных статей, якобы принадлежащих перу дирижера, входил в его ближний круг, а книгу Сабанеева «Современные русские композиторы» 1927 года, в которой Сабанеев изображает Лурье скорее интеллектуалом и эстетом, нежели музыкантом [Sabaneyeff 1927а: 235–241][343]. Выводы, сделанные Сабанеевым о Лурье, так же сумбурны, как и высказывания Берка. Сабанеев описывает Лурье как декадентского, неоимпрессионистического композитора-экспериментатора, типичного эстета-скептика, любившего изысканные парадоксы, друга с Блоком. Берк внес единственный оригинальный вклад в описание Сабанеева, отнеся «глубокий интеллектуализм» Лурье к его «еврейскому происхождению» – редкий случай, когда национальность Лурье появляется в публикациях о нем, и едва уловимый сигнал того, что обвинения Лурье в отсутствии у него целостной личности могут иметь своим источником культурные стереотипы о неустойчивости традиций еврейского народа.

Возможно, американская аудитория не обратила внимания на важность того факта, что Лурье был «другом» Блока, но «дружить с Блоком» было невероятно престижно в дореволюционной России, в которой Лурье пользовался огромным авторитетом в передовых артистических кругах, посещавших в довоенные годы знаменитое литературно-артистическое кафе «Подвал Бродячей собаки» в Санкт-Петербурге[344]. «Тот дурье, кто не знает Лурье», – шутил Владимир Маяковский[345]. И правда: родившись в 1861 году в провинциальном городе Пропойске Могилевской губернии, Лурье сумел превратиться в «петербуржскую штучку», как метко окрестил его художник Владимир Милашевский [Милашевский 1989: 107]. Композитор знал всех, и его знало все артистическое общество Петербурга: он был протеже художника-ФУтУРиста Николая Кульбина; вместе с Бенедиктом Лившицем и Георгием Якуловым он стал соавтором манифеста русских футуристов «Мы и Запад» (1914); он был возлюбленным акмеистки Ахматовой и другом Осипа Мандельштама; находился в близких отношениях с актрисой и музой многих художников и поэтом Ольгой Глебовой-Судейкиной. Список посвящений (среди них Петр Митурич, Николай Пунин, Владимир Татлин, Велимир Хлебников и Маяковский) на первой странице его сочинения «Наш марш» для фортепиано, обложка которого была оформлена Митуричем, был публичным заявлением о футуристической позиции Лурье. Именно благодаря его репутации эстетического радикала Анатолий Луначарский назначил Лурье руководителем МУЗО – музыкального отдела Народного комиссариата просвещения. Эту должность Лурье занимал с января 1918 по январь 1921 года.

В 1922 году Лурье «дезертировал» с помощью официально одобренной командировки для участия в конференции по четвертитоновой музыке в Берлине, откуда больше уже не вернулся. Его короткая, но запомнившаяся служба у большевиков перечеркнула его карьеру на Западе. Не помогло даже то, что он продолжал придерживаться своих крайних футуристических взглядов, исполняя обязанности комиссара в голодном Петрограде. Николай Набоков узнал и охотно повторял неправдоподобные слухи о том, что Лурье унизил своего старого учителя Александра Глазунова, заставив его час ждать в прихожей своего кабинета, а затем появившись перед ним «в костюме Пьеро с лицом, раскрашенным наполовину белой, наполовину черной краской, красными губами и темно-сиреневыми бровями, с моноклем в одном глазу»[346]. Кроме того, его обвиняли в том, что он злоупотребляет властью, печатая преимущественно свою собственную музыку. Прокофьев, которому удалось избежать худших последствий Гражданской войны и последующего хаоса, так и не простил Лурье то, что тот не выдал Борису Асафьеву «соответствующих грамот для изъятия из квартиры [Прокофьева] на хранение» его рукописей[347]. Сабанеев же оказался более великодушным, признавая, что в тот бурный период Лурье сумел «сохранить ряд музыкальных сокровищ, которые в противном случае погибли бы в бурях революции» [Sabaneyeff 1927с: 883][348].

Берлин не пришелся Лурье по вкусу. Всегда оставаясь «петербуржской штучкой», он находил германскую столицу суматошной, провинциальной и безвкусной, а однажды назвал ее «анти-музыкальным царством пошлости»[349]. Столкнувшись в Берлине с явно расстроенным Лурье, Прокофьев не без злорадства сообщил об отсутствии у него известности за пределами России: «…вид у него ощипанный, и вообще им мало кто интересуется за границей»[350]. Из-за своего большевистского прошлого Лурье вынужден был ждать французской визы в течение нескольких месяцев после получения нансеновского паспорта. Он уехал из Берлина 3 марта, сопровождаемый ироническим напутствием советского композитора Владимира Щербачева: «…прекрасный Артур уезжает в Париж, так как немецкая атмосфера на него действует неблагоприятно, и, по-видимому, Париж его ждет с напряженнейшим энтузиазмом» [Щербачёв 1985: 130]. Но и в столице Франции комиссарское прошлое неотступно следовало за ним: в 1924 году Лурье объявили коммунистическим шпионом и депортировали. 7 марта 1924 года Прокофьев без всякого сочувствия записал в своем дневнике, что Лурье «выселили из Парижа»[351]. Лурье объяснил Кусевицкому, что его перепутали с Михаилом Залмановичем Лурье (псевдоним Юрия Ларина, 1882–1932), известным социал-демократом и революционером[352]. Тем не менее даже при помощи адвоката Лурье потребовалось семь месяцев, чтобы разъяснить обстоятельства дела и вернуться из Висбадена в Париж.

В вынужденном изгнании он работал над книгой о Стравинском, с которым познакомился через будущую жену композитора, Веру Судейкину, известную ему еще по Петербургу[353]. Стравинский, матери которого Лурье помог выехать из Советской России, скоро оценил его интеллектуальные способности и неофициально назначил своим личным секретарем и выразителем идейных взглядов. На какое-то