манере развешивать картины? – Ренар скрестил руки на груди и демонстративно подавил зевок. – Мне лично кажется, что она просто удачно вписалась в интерьер. Или как оно называется? Рыцари, оружейная, все такое. А еще мне кажется, – он повернул голову к волшебнику и сощурился. – Что тебе лучше пойти спать. Говорят, с утра голова работает лучше, – добавил он, развернувшись в сторону выхода. – А уговаривать леди в очередной раз простить тебе вспыльчивость я не буду, так и знай.

***

Когда я проснулась, в соседней комнате кто-то был.

Из-под дверей пробивались отблески теплого оранжевого света.

Кто-то, возможно – Ренар, оставил в углу спальни напольный фонарь с тусклым кристаллом: не для освещения, а чтобы одна глупая девочка не испугалась, когда очнется одна в темноте.

Но мне уже не было страшно.

Страх уступил место чему-то другому, словно между мной и моими воспоминаниями вдруг появился заслон, стеклянная стена, как в океанариуме: ты видишь за ней тёмную водяную бездну, силуэты китов, запертых в стеклянной тюрьме, зубастые пасти акул, но знаешь, что ни вода, ни твари, обитающие в ней, не причинят тебе вреда.

Я осторожно поднялась на локте. Чужая одежда, та, в которой я вышла из замка утром, сейчас стала вдруг неудобной, колючей, мне хотелось выбраться из неё и отмыться, отскрести с себя что-то такое, неправильное. Чужой запах, знание, что я носила на себе чужое, остатки ужаса, следы истерики.

От слез опухло лицо, ресницы слиплись и глаза все еще щипало. Я шмыгнула носом и поставила ноги на пол.

Холодный, я чувствовала это даже сквозь плотные носки.

Раньше я не замечала этого холода так ясно.

В двери что-то щелкнуло, когда я повернула ручку и потянула её на себя, скрипнули петли, я почувствовала запах камина и почему-то опавших листьев, влажной древесины и мха.

Сильвия сидела на диване перед очагом, забравшись на него с ногами. Сначала я увидела её силуэт – прекрасный профиль, тёмные волосы, в этот раз – распущенные по плечам, руку, вытянутую вдоль спинки дивана, и уже потом, подойдя ближе, разглядела, что на ней было другое платье – то, в котором я видела её в один из вечеров, больше похожее на халат, плотный, достаточно длинный, чтобы сейчас закрывать её ноги полностью и чуть свешиваться вниз, как русалочий хвост.

– Доброго вечера, миледи, – сказала она, не поворачивая ко мне головы, словно игра пламени в очаге занимала все её внимание. – Не спится?

Я моргнула и поднесла руку ко лбу, чтобы поправить прядь, неприятно влажную и колючую. Она неприятно щекотала кожу на щеке.

Очень хотелось пить.

– На столе есть чай, – сказала Сильвия, словно угадала, о чем я думаю. – И не только. Если вы, конечно, снова голодны.

– Спасибо, – выдавила я.

Во рту пересохло и на губах появилась неприятная корочка.

– Не за что, миледи, – она повернулась ко мне. Отблески огня танцевали в тяжелых темных локонах, на четких скулах и кончике прямого носа. Я не могла поручиться, но, кажется, на губах Сильвии мелькнула улыбка. – Как видите, я здесь, сторожу ваш покой, как и обещала.

– Спасибо, – снова сказала я, чувствуя себя неловко.

– Приходите в себя и отдыхайте.

Она проследила за тем, как я наливаю себе нет, не чай, а воду из металлического графин и жадно пью её, а затем, вытерев губы тыльной стороной ладони, ставлю чашку на место. Я схватила не стакан, предназначенный для воды, а фарфоровую чашку для чая, тонкостенную, бледную, как ядовитые грибы, растущие в чаще леса.

– Я… – начала было я, но замолчала.

Сильвия наклонила голову. Её рука сдвинулась, согнулась в локте, пальцы коснулись подбородка.

– Миледи?

Я поняла, что она не торопится вставать, что-то делать, помогать мне – совсем не то, чего стоило бы ждать от камеристки, не так ли? Сильвия словно бы делала мне одолжение уже тем, что сидела сейчас у камина в этой комнате – чтобы мне было не страшно. Я мало что знала о слугах, конечно, но все, что я знала, сейчас говорило о неправильности происходящего.

Миледи и госпожа – лишь слова, – подумала я. – Ко мне не относятся ни как к леди, ни как к госпоже, скорее, как к потерянному, испуганному, неуклюжему ребенку – в лучшем случае, в худшем – как к капризной, эгоистичной девице, свалившейся с небес. Я ничего не решаю и ничего не могу – потому что я ничего не знаю, а кто из них дал мне что-то узнать?»

Ну, кроме того, что лежит на поверхности?

Сильвия вздохнула – лениво и с наслаждением, словно запах дыма, запах огня и нагревшегося дерева, а еще тот легкий, еле заметный запах леса, который я все еще чувствовала – все это доставляло ей удовольствие.

И ей было совершенно не до меня.

– Я пойду умоюсь, – смущённо сказала я.

Она медленно кивнула в ответ и вернулась к созерцанию огня.

В ту ночь мне не снилось кошмаров, не виделись чудовища, выходящие из теней, не повторялась погоня – та погоня, о которой я, наконец, вспомнила. Пузырек с волшебным зельем мне не пригодился, да я и без того не собиралась притрагиваться к нему – больше никогда. Я изредка просыпалась, выныривая из сна то в полумрак освещенной кристаллом комнаты, то в тусклые предрассветные сумерки, и каждый из-под двери, ведущей в соседнюю комнату, виднелись желто-оранжевые всполохи, а я чувствовала, что не одна, и мне было спокойно.

В моих снах был лес – темный, глубокий лес, совсем не страшный. Он был полон мягкого сумрака и еловых веток, тишины и покоя, он пах зеленью и влагой, грибницей и мокрой землей. Он не желал мне зла, и во сне я видела себя диким зверьком, свернувшимся у корней старого дерева на подстилке из прошлогодних листьев и опавшей хвои под надежной защитой.

Потерянная девочка

Ты стоишь на распутье и хочешь принять решение, но боги смеются над тобой и танцуют в камышовых коронах – сам факт того, что ты оказался здесь, говорит о том, что решение было принято уже давно и, вполне вероятно, не тобой. 

Лена Элтанг

– Дорогая моя лягушонка. Позволь напомнить, что ты уже не в пруду. Сейчас по тебе не всегда поймешь, кто ты – девочка или мальчик. Забудь про портки. Записывай второе правило: Мошка Май впредь будет одеваться и вести