Сейчас, когда мы вспоминаем творчество большого советского трагика Соломона Михоэлса, где-то далеко [и вместе с тем близко] рвутся бомбы и снаряды: то евреи молодого государства [Израиль] защищают свои города и села от английских наемников. Справедливость еще раз столкнулась с жадностью, кровь [благородных юношей] людей льется из-за нефти. Я никогда не разделял идей сионизма, но сейчас идет речь не об [идее] идеях, а о живых людях. »

Далее Эренбург говорит «о [связи] дружбе советского народа и евреев всего мира, настоящих евреев [мира], а не отщепенцев, которые преданы [проданы] золотому тельцу [золоту] Америки.

Ответ Вячеслава Михайловича Молотова на просьбу о признании нового государства Израиль наполнил надеждой и радостью сердца [солдат] защитников Палестины, и я убежден, что в старом квартале Иерусалима, в катакомбах, где сейчас идут бои, образ Соломона Михайловича Михоэлса, большого советского гражданина, большого художника, большого человека, вдохновлает людей на подвиги.

Но я убежден, что и через сто лет дети [узнают, что был] будут читать о страстном патриоте Советского Союза, о страстном советском человеке, о страстном еврее, который обладал гениальным даром [актера]. Они узнают, что он играл на подмостках трагедии, трагедии разных веков и разных народов. А в его жизни была трагедия народа, и он не отвернулся от нее: с народом жил, и умер он, думая о народе [умер за свой народ]»[460].

Этот текст наиболее полно характеризует Эренбурга, его талант приспосабливаться и его раздвоенность. Эренбург приближается к своему шестидесятилетию, его организм подорван неистовым напряжением военных лет, изнурительной работой, постоянным лавированием в поисках выхода из непростых, порой драматических ситуаций; ум его окостенел от необходимости повторять заученные фразы, готовые формулы, старые шутки. Оставаясь наперекор всему евреем, гордясь этим, он воспевает еврейский характер, вековые традиции своего народа, его историческую миссию. И в то же время он — преданный слуга сталинского режима, который он подрядился защищать, даже ценой лжи. Но и отстаивая режим, он пытается сохранить верность друзьям. Какой ценой? Он лжет во имя правды, унижается, чтобы сохранить достоинство, молчит, когда молчание громче слов. И вот его смиренная рука, приученная исправлять выходки чересчур ясного ума, зачеркивает в тексте речи слова: «Он умер за свой народ».

Отзвучали речи памяти Соломона Михоэлса и солдат Израиля; но не прошло и четырех месяцев, как 21 сентября 1948 года в «Правде» появляется статья Эренбурга «По поводу одного письма». Некий мнимый читатель, еврей из Германии, якобы просит Эренбурга ответить, станет ли государство Израиль настоящей родиной для советских евреев. «Ответ» Эренбурга, естественно, был написан по указанию Сталина. В нем говорится, что государство Израиль — пособник империализма и реакции, что у него нет ни чести, ни достоинства, ни чувства солидарности, ни прошлого — короче, нет будущего. Резкая перемена курса Кремля по отношению к государству Израиль объясняется, во-первых, растущим влиянием Англии и США в этой стране, а во-вторых, стремительно увеличивающимся числом евреев, желающих покинуть Советский Союз и выехать на историческую родину, что привело к запрету на эмиграцию вообще.

Статья не ставила под сомнение ни легитимности еврейского государства, ни справедливости его борьбы против арабских отрядов; стало быть, состоявшееся в мае признание Израиля Советским Союзом оставалось в силе. Статья лишь отвечала на вопрос, «является ли создание этого государства разрешением так называемого „еврейского вопроса“» или наоборот, Израиль представляет собой ловушку, мираж, а то и идеологический капкан, расставленный сионистами, если не кем-то пострашнее: «Конечно, есть среди евреев и националисты и мистики. Они создали программу сионизма, но не они заселили Палестину евреями. Заселили Палестину евреями те идеологи человеконенавистничества, те адепты расизма, те антисемиты, которые сгоняли людей с насиженных мест и заставляли их искать — не счастья, а права на человеческое достоинство — за тридевять земель. Израиль напоминает этот корабль, ковчег, плот, на котором держатся люди, застигнутые кровавым потопом расизма и фашизма»[461]. Но не они господствуют в Израиле, а англо-американский капитал, который ради нефти готов продать национальные интересы. Итак, заключает Эренбург, разрешение «еврейского вопроса» может быть достигнуто только путем его упразднения, то есть путем растворения евреев среди прогрессивного человечества: «Судьба еврейских тружеников всех стран связана с судьбой прогресса, с судьбой социализма. Советские евреи вместе со всеми советскими людьми отстраивают свою социалистическую родину. Они смотрят не на Ближний Восток, они смотрят в будущее. И я думаю, что трудящиеся государства Израиль, далекие от мистики сионистов, взыскующие справедливости, смотрят теперь на Север — на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему».

Евреи во всем мире, и в первую очередь коммунисты, члены Мапам — израильской рабочей партии, были потрясены. «Самое страшное предательство — это когда предают свои»[462], — с горечью сказал израильский посол в разговоре с Жаном Катала.

Тем не менее Эренбург пытается оградить себя от обвинений в предательстве. Он приводит длинные цитаты из текста Юлиана Тувима, польского поэта, своего друга. Текст «Мы, польские евреи…» был написан в Нью-Йорке, где Тувим нашел убежище во время войны, после восстания в Варшавском гетто в апреле 1943 года. Проповедник ассимиляции, чудесно владеющий польским языком, в 1943-м Тувим объявил, что он претендует на «титул еврея doloris causa» (в отличие от honoris causa — не за «заслуги», а за «страдания»), на право носить «Орден Желтой Повязки». Он писал: «Кровь бывает двоякого рода: та, что в жилах, и та, что течет из жил. Исследование первой относится к области физиологии. Тот, кто приписывает крови, кроме физиологических, какие-то другие свойства, какую-то таинственную силу, тот, как мы это сейчас видим, испепеляет города, вырезывает людей и, наконец, как мы это скоро увидим, ведет к гибели свой собственный народ. Другая кровь — это та, которую главарь международного фашизма точит из жил человечества, чтобы доказать торжество своей кровищи над моей кровишкой, это кровь безвинно погубленных миллионов, кровь евреев, а не „еврейская кровь“. Почему говорю „мы — евреи“? Из-за крови»[463]. Но для Эренбурга это кровное братство, как и борьба за создание еврейского государства, имело значение, пока шла война и лилась кровь; с крушением нацизма, оно превратилось в «мистицизм и мракобесие», то есть, в орудие реакции. Братство выживших после Катастрофы для него не более чем «естественная солидарность», характерная для жертв любых преследований: «Если бы завтра нашелся какой-нибудь бесноватый, который объявил бы, что все рыжие люди или все курносые подлежат гонению и должны быть уничтожены, мы увидели бы естественную солидарность всех рыжих или всех курносых».