Мехмед знал, что никто в мире, кроме него, не установит истину. Но не спешил с этим, имея в виду старинную турецкую поговорку, что человек, долго живущий мыслями о мести и наконец совершивший отмщение, остается в мире сиротой, поэтому его, как правило, быстро призывает к себе Аллах. К тому же отмщение в данном случае не воскрешало народ Мехмеда (его грузинскую ветвь), следовательно, было чем-то вроде перезанятого-передоверенного, позабытого долга, который Мехмед был волен отдать, когда сам посчитает нужным.

Или не отдать.

И наконец, третья по счету — стопроцентно очная — встреча с недоказанным (точнее, доказанным на девяносто девять процентов) заимодавцем состоялась у Мехмеда совсем недавно в Нью-Йорке, в зале приемов отеля «Плаза», куда он был персонально приглашен президентом Имеретии в качестве одного из американских бизнесменов, ведущих дела в странах СНГ. Президент, естественно, хотел, чтобы американские бизнесмены обратили внимание на независимую демократическую Имеретию, из-за длинной череды войн толком не нюхавшей настоящих инвестиций, хотя, по мнению президента, ей было, было что предложить инвесторам.

Здесь собрались самые разные люди. Многих из них Мехмед знал еще по СССР.

Пять-шесть банковских аферистов, уведших на заре российского капитализма огромные государственные кредиты. Схема была предельно проста: рассчитавшись с организаторами кредитов, они конвертировали остаток в доллары, перебросили в Штаты на личные или номерные счета, заключили в Штатах фиктивные браки, получили гражданство и на всякий случай сменили имена и фамилии. Хотя могли этого и не делать. Инфляция в те благословенные годы в России была такова, что через три года кредиты обесценивались в рублевом исчислении на тысячу и более процентов, то есть как бы самоликвидировались, растворялись в воздухе, как… сухой лед.

Так, к примеру, бухгалтер из финансового управления Минстроя, а позже начальник отдела ссуд Промстройбанка, известный Мехмеду как Владимир Ильич Левин, в Штатах превратился в… Стивена Корбута Третьего.

Мехмед, помнится, поинтересовался у Володи, а кто же в таком случае первый и второй Стивены Корбуты. Тот ответил, что это… двоюродные братья его второй американской жены. «Но ведь ты никак не можешь считаться третьим двоюродным братом собственной жены», — удивился Мехмед. «Почему? Да хоть внучатым племянником! Какая разница?» — рассмеялся Володя. Вскоре он чуть не сел за какое-то финансовое мошенничество (кажется, увел деньги из пенсионного фонда муниципальных прачечных). Однако ему удалось выкрутиться. Из газет Мехмед узнал, что два других Стивена Корбута были почтенными, известными в Техасе банкирами — оформляя кредиты, Володя представлялся их родственником. Один из этих Корбутов то ли стрелял в Володю из ружья для подводной охоты, то ли проломил ему голову бейсбольной битой.

«Интересно, он сейчас тоже Стивен Корбут?» — подумал Мехмед, глядя, как ловко Володя управляется с черной икрой.

Бывший территориальный уголовный авторитет Толик Краснодарский. Когда-то Мехмед отстегивал ему десятину от «бутылочных» денег. Но и Толик, надо отдать ему должное, не подвел, помог Мехмеду с новым паспортом и военным билетом (Мехмед не служил в армии ни дня, но по военному билету оказался капитаном-артиллеристом в отставке), когда тот бежал из Батуми за час до того. как его пришли арестовывать подчиненные «сына ястреба».

Толик направил рекомендательное письмо ташкентскому вору в законе Эдику. Эдик определил Мехмеда в колхозный техникум недалеко от города Карши, где тот благополучно пересидел объявленный всесоюзный розыск.

Сейчас Толик Краснодарский звался Ашотом Хачатряном, жил в Сан-Франциско, возглавлял американо-армянскую энергетическую корпорацию.

Бывший мэр одного из российских городов, учредивший в Штатах фонд по сбору средств на восстановление исторических святынь родного города да и перекачавший в этот фонд немалые суммы из городского бюджета. Уголовное дело в отношении мэра, с треском провалившегося на очередных выборах, тлело, то затухая, то разгораясь. Сам же мэр жил не тужил, читая в университете штата Айдахо студентам лекции по политологии, время от времени пугая американцев заявлениями об окончательном и бесповоротном поражении демократии и свободы в России.

Следовало отдать должное президенту с ястребиной фамилией. Увидев, кто пришел от имени американцев крепить деловые связи с его молодым государством, он быстро взял себя в руки, держался молодцом. Только посмотрел на готовивших встречу помощников и сотрудников посольства долгим, ничего не выражающим взглядом. Но те, судя по выступившей на лицах испарине, правильно истолковали этот якобы ничего не выражающий взгляд.

В бытность председателем республиканского КГБ президент по меньшей мере троих из присутствующих допрашивал лично, а одного так даже бил по морде так, что тому потом вставляли за казенный счет зубы и накладывали швы.

— А постарел наш ястребочек, постарел… — заметил Толик Краснодарский (Ашот Хачатрян), даже особо и не понижая голоса. — Три волосины на лысине и глазенки стеклянные, как у алкаша… Да какой он ястреб? — изумленно добавил после паузы, как будто эта истина только что ему открылась во всей своей непреложности. — Приехал просить у нас денег! Мне тетка пишет из Кутаиси: холод, тьма и жрать нечего! Что же ты, падла, сотворил со страной? — громко и с презрением осведомился у приближающегося президента.

Мехмед едва успел натужным кашлем заглушить ошалевшего от кокаина и старой обиды Толика, оттащить его к столу, налить в стакан воды. Толик вырывался. Ему было трудно смириться с тем, что враг так близко, а он ничего не может ему сделать. Толик, похоже, забыл, что они не в зоне. А если и в зоне, то в чужой. Здесь другие паханы.

После произнесения речей и изъявлений взаимных симпатий президент с фужером доброго имеретинского вина решил обойти всех (благо их было не так уж и много) присутствующих на банкете. Все-таки он был крепким мужиком, и, возможно, сложись его жизнь иначе, из него бы получился авторитет покруче Толика. Впрочем (Мехмеду говорил об этом и Халилыч), большинство президентов бывших советских республик, а ныне суверенных государств совершенно не терялись в обществе блатных авторитетов, точнее, бывших блатных авторитетов.

Толик к этому времени вроде бы пришел в себя, но вдруг, увидев прямо перед собой белого как лунь, со свинцовым взглядом, в металлического цвета, как в кольчуге, костюме президента, опять разволновался.

— Не забыл, — обратился он к нему по-армянски (чтобы окружающие не поняли, а если бы поняли, то хотя бы не все), — как ты распорядился выдавать содержащимся под стражей в следственном изоляторе КГБ в Тбилиси из тюремной библиотеки только литературу по политэкономии и научному коммунизму?

— Напомни, Толик, или как там тебя сейчас… когда мы перешли с тобой на «ты»? — по-армянски же ответил ему президент, глядя на Толика, как если бы дело происходило в том самом следственном изоляторе и Толик посмел бы обратиться к нему во время обхода с жалобой на плохое питание или грубость персонала.

Охранник за спиной президента расстегнул пуговицу на пиджаке.