Мехмед позвонил Халилычу в номер, но тот не взял трубку, что, учитывая время суток, размеры апартаментов, а также возможную занятость (occupation) Халилыча, было совсем не удивительно. В пижаме, в тапочках на босу ногу Мехмед отправился по длинному и однообразному, как праведная жизнь, коридору в номер Халилыча, предположительно предававшегося неправедным утехам.

Прежде чем постучать, Мехмед тронул золоченую ручку в виде львиной головы, и, к немалому его удивлению, дверь подалась. Это не понравилось Мехмеду. Он почему-то подумал о пакистанцах. Хотя им пока рано было (в смысле не за что) мочить Халилыча.

— Халилыч! — громко позвал Мехмед, включая в темном холле свет и вообще излишне шумя. Он хотел позвать администратора, но пуста была инкрустированная слоновой костью стойка, за которой тот обычно находился.

Шум, произведенный Мехмедом, без следа растворился в ночной тишине отеля. Номер Халилыча казался средоточием, бесшумным сердцем этой тишины. Мехмед улышал тиканье напольных часов в большой комнате у камина. Халилыча, естественно, там не было. С чего это ему сидеть теплой летней лондонской ночью у камина в огромной, зашторенной, напоминающей человеку о его неизбывном одиночестве комнате? Не было Халилыча и в спальне. Широкая квадратная, как небольшая крикетная площадка, кровать вообще не была расстелена. Это свидетельствовало о том, что Халилыч не дождался Гюзель. Или, напротив, подумал Мехмед, дождался и в данный момент сидит с ней в баре. Это было похоже на Халилыча. В иные моменты своей странной жизни он предпочитал задушевный разговор с девушкой физической близости.

Но почему он не запер дверь?

В британских (даже в самых дорогих) отелях воровали точно так же, как и во всех других.

Мехмед посмотрел на часы. В этот час в отеле «Кристофер» функционировал один-единственный (круглосуточный) бар на шестнадцатом этаже. Мехмеду не улыбалось подниматься туда в пижаме и тапочках на босу ногу. К тому же Лондон велик, Халилыч мог находиться с Гюзель (или не с Гюзель, а с Айгюль, да хоть с Франсуазой или Оксаной) где угодно.

Мехмед собрался было уходить, но остановился, заметив, что дверь в ванную приоткрыта и там горит свет. Это было не похоже на аккуратного Халилыча: незапертая дверь в номере, невыключенный свет в ванной.

Мехмед вошел в ванную.

Сначала он ничего не увидел из-за поднимающегося со всех углов (просторную, более напоминающую бассейн ванную по желанию можно было превращать в турецкую баню) пара. Потом увидел Халилыча в белом (под цвет пара) махровом халате, дергающегося в петле на хромированной перекладине душа. Похоже, Халилыч вознамерился прибыть в сады Аллаха чистым — а что могло сделать настоящего правоверного истинно чистым, кроме как турецкая баня?

Наверное, Мехмед не вытащил бы из петли заранее обрядившегося в махровый саван, стерильного Халилыча, если бы не два обстоятельства.

Во-первых, Мехмед был ростом значительно выше Халилыча, а потому, встав на цыпочки, сумел сквозь пар дотянуться до круглого (похожего на глаз какого-то металлического животного) набалдашника, регулирующего высоту душа (перекладины) и ослабить его. Халилыч как куль рухнул вниз — в ванну-бассейн, где вдруг вода как будто закипела: сам собой включился джакузи.

— Аллаху угодно, чтобы ты еще пожил на этом свете, — пробормотал Мехмед, но Халилыч вряд ли его улышал.

Во-вторых, в качестве петли Халилыч использовал брючный ремень из крокодиловой кожи. Под воздействием пара крокодиловая кожа сделалась эластичной. И хотя Халилыч, когда Мехмед выволок его из ванной в холл, не дышал, из-за амортизации ремня шейные позвонки остались целыми.

Вернуть Халилыча к жизни, таким образом, было делом техники. Мехмед знал, как делать искусственное дыхание и массаж грудной клетки. К счастью, у Халилыча оказалось здоровое сердце.

Мехмеда удивили первые произнесенные по возвращении с того света слова Халилыча.

— А, это ты… — произнес Халилыч, определенно узнав Мехмеда. — Ты не понял… Я хотел…

— Чего я не понял? Что ты хотел? — не без обиды (он ожидал по меньшей мере благодарности) уточнил Мехмед.

Но Халилыч не стал продолжать, махнул рукой.

Днем он уже сидел на переговорах со скрежещущими зубами пакистанцами, только говорил, ссылаясь на внезапную ангину, мало и тихо. Но говорил хорошо. Халилыч искренне полагал (и это у него действительно получалось), что в природе не существует сделок, из которых нельзя извлечь прибыль. Так и пакистанцам он подсказал вариант, при котором не только те, но и они с Мехмедом не оставались в накладе: продать прокат как металлолом одному из российских металлургических комбинатов.

В России тогда цена на металлолом значительно превосходила мировую.

Пакистанцам было известно, что Россия — крупнейший поставщик металлолома на мировом рынке, причем по демпинговым ценам. Они поинтересовались, почему же на внутреннем российском рынке цена столь высока.

Потому, ответил Халилыч, что деньги, вырученные российскими бизнесменами за металлолом, остаются за границей. Он посоветовал пакистанцам скупать в Европе российский металлолом и продавать его обратно в Россию. Пакистанцы больше не скрежетали зубами. Они расстались почти друзьями. Халилыч с Мехмедом пообещали им найти надежных покупателей.

…Третьим, чье отражение присутствовало на темной зеркальной фреске, где умирали слова, был сам Мехмед.

Собственная внешность нравилась Мехмеду. Халилыч и Мешок были значительно его моложе, а вот поди ж ты, оба лысые, с покатыми бабьими плечами (Халилыч еще и с пузом). Рядом с ними Мехмед со своей блистающей, как снег на горных вершинах, сединой, с длинным смуглым (без вылезших сосудов и нездоровой одутловатости) лицом, с благородной (выработалась, когда таскал на коромысле бутылки с пивом и водой в ведрах с сухим испаряющимся льдом) осанкой выглядел каким-то византийским императором.

Мехмед мало что помнил о своих родителях.

…Когда вооруженные люди выломали дверь их дома, отец уложил из двуствольного охотничьего ружья двоих. Третий — в военной форме — в упор застрелил его из пистолета и тут же огромным тесаком в несколько ударов срубил с плеч, как кочан капусты с кочерыжки, голову, пнул ее ногой. Мехмед вспомнил, что в сарае у них есть еще одно, так называемое «волчье», ружье, выпрыгнул из окна, побежал в сарай. Но сарай уже горел. Казалось, он как огненный воздушный шар отрывается от земли в горячих искрах и диких криках скотины. Мехмед заглянул в дом, но увидел только стол. Один держал за руки, другой стоя насиловал его двенадцатилетнюю сестру. По полу ползала, хватая их за ноги, мать — уже без юбки и шаровар. Ее били сапогами, кололи в зад и ноги штыками. Один из дожидавшихся у стола очереди увидел заглядывавшего в окно Мехмеда. Он бросился за ним, но сначала ему пришлось подтянуть и застегнуть брюки. Это спасло Мехмеда. Он преследовал его до самого леса. Когда понял, что не догонит, несколько раз выстрелил вслед. Одна пуля прошла у самого виска Мехмеда, тренькнув, как сухая рвущаяся жила, влажно влипла в темный ствол дерева. Мехмеда уже никто не преследовал, но он бежал, опережая в лунном свете собственную тень, обдирая в кровь лицо и руки о ветви и колючки.