Построение распустили, а старшины наши кинулись Серёжу искать. Все укромные места им были прекрасно известны.

В два часа ночи нас всех подняли громкой сиреной и построили на плацу. Серёжи нигде не было.

Два дня мы прочёсывали поросшие лесом сопки и холмы. Офицеры и старшины ездили по всему большому острову в другие воинские части и военные городки, опрашивали, кого могли. Обыскивали пустующие склады и ржавеющие в бухтах у берега старые корабли.

Серёжу нашли на третий день в старинном форте, который был построен ещё при царе. Форт стоял на высоком холме над Школой оружия, он весь порос лесом и кустарником.

Ребята, которые Серёжу нашли в каземате форта, рассказали, что он, судя по всему, там прятался и жил все два дня. Он оборудовал себе спальное место. Было холодно, и он укрывался какими-то тряпками. Ел. Об этом говорит пустая банка консервов и ножик. А потом повесился, скорее всего за несколько часов до того, как его отыскали.

Один из тех, кто Серёжу нашёл, был сильно впечатлён, не мог прийти в себя и опомниться. Он раз за разом рассказывал, что Серёжа висел, глубоко засунув руки в карманы брюк. Шинель и шапка его аккуратно лежали на старых ящиках.

– Ну, Серёга сказанул так сказанул! Им всем, – сказал кто-то, кого я не помню, услыхав сбивчивый рассказ ошеломлённого парня.

В Школе оружия строго-настрого запрещали держать руки в карманах. За это заставляли набить полные карманы мелкими камнями и зашить их на неопределённое время до снятия наказания.

Я видел, как мёртвого Серёжу везли в кузове грузовика, оставив задний борт открытым. Его положили в кузов головой вперёд так, что я увидел только его ноги в ботинках, которые подпрыгивали, когда грузовик бесцеремонно катил по ухабам.

Грузовик проехал мимо, когда мы по каменистой дороге колонной возвращались после закончившихся поисков Серёжи в Школу оружия.

Уже к вечеру того дня из Владивостока понаехало множество офицеров в больших и малых погонах. Началась проверка.

Нашу роту загнали в ротное помещение и поставили в дверях приехавшего молодого офицера, который всё время молчал.

Командира роты мы больше никогда не увидели. Его сняли и отстранили сразу. Старшин вызывали куда-то по одному. Они были бледны и смотрели на нас так, как мы привыкли смотреть на них. Их страх было радостно наблюдать.

Самым большим ужасом для всех старшин Школы оружия была отправка на корабли. Этот ужас делал их сплочёнными, преданными друг другу и порядку, царящему в учебном отряде номер один Тихоокеанского флота. Все они жили под гнётом этого ужаса. Они боялись только одного – стать неугодными на острове Русский и получить направление на какой-нибудь корабль, где их ждало презрение и гнев. На каждом корабле, так или иначе, были люди, которые прошли через остров Русский, и если к ним попадал старшина из Школы оружия, пусть даже старшина другой роты, то ему была уготована самая позорная служба до самого конца.

Нас держали под замком три дня. Выводили только с сопровождением строем в столовую. И всё. Никого из курсантов никуда не вызывали. Никто с нами не разговаривал. Никто к нам не был допущен. Котов первые два дня, когда возвращался в роту, сидел в углу и молчал. Только на третий день к нему вернулась жизнь. Видимо, он что-то узнал и понял, что самое страшное для него миновало.

Нам оставалось прослужить на острове ещё чуть больше месяца. В этот месяц нас больше никто не бил, кормили нас вполне сносно и обильно. Котов, обладавший мощным, природным чутьём, не пытался вести себя, как любил и как привык, прекрасно понимая, что мы, видевшие его страх перед нами, уже не позволим ему быть тем, кем он был на самом деле. В те дни мы вообще его мало видели. Он решил потерпеть и отыграться на тех, кого ему вскоре привезут.

Серёжа подарил нам целый месяц без издевательств и с нормальным рационом питания.

За всей этой страшной суматохой я как-то совсем забыл про назначенный праздничный концерт. Мне думалось, что его отменили или перенесли. Но за пару дней до праздника всех, кто должен был выступать, собрали в клубе Школы оружия.

В клубе оказался вполне нормальный зал мест на пятьсот-шестьсот, с хорошей классической сценой. Если бы не исполненные блестящими красками по всем стенам волны, корабли и подводные лодки, которые определённо весь свой срок рисовал такой же бедолага, как Миша Мхитарян, то клуб Школы оружия можно было бы принять за Дом культуры большого завода или за театр маленького городка.

Нас собралось человек десять: жонглёр, пять парней из кадровой команды должны были поднимать гири, у них был целый номер, худенький курсант из Калмыкии умел ходить по канату, ещё кто-то и я.

К нам пришёл замкомандира по политподготовке.

– Товарищи, – обратился он к нам, глядя в сторону, – вы отлично знаете всё, что произошло и как по вине одного… слабака тень упала на весь наш славный и старейший на Тихом океане учебный отряд… Мы решили не отменять наш праздник из-за… Праздник состоится. Приедут гости, будут наши жёны, прибудет член военного совета… Мы должны показать нашу школу с самой лучшей стороны… Послезавтра с утра вы поступаете в полное моё распоряжение, вплоть до окончания концерта… Вопросы, просьбы есть?

Я поднял руку.

– Ну? – сказал заместитель командира.

Я встал, представился, как требует устав, и высказал просьбу:

– Товарищ капитан третьего ранга, прошу разрешения выйти и осмотреть сцену.

– Валяй, осматривай… Что-то ещё?

– Товарищ капитан третьего ранга… Вы обещали грим. Без него пантомиму показывать нельзя. Я настаиваю.

Так говорить с офицером на острове Русский была неслыханная дерзость. Немыслимая. Недопустимая. Но недопустимая ровно до того момента, пока Серёжа Канюка не сунул руки в карманы брюк и ушёл, куда сам решил.

Замкомандира напрягся и перевёл дыхание.

– Будет тебе грим… – сказал он, задушив меня взглядом, – Чтобы все были готовы к концерту! Не вставайте.

Сказал он и ушёл. А я, дождавшись, когда за ним хлопнет дверь, встал, подошёл к сцене, поднялся по ступеням, вышел на самую её середину и повернулся лицом в зал.

Я обвёл его глазами и сразу почувствовал, что стою на своей территории, на своём месте и на своём боевом посту, где мне никто не указ и никто надо мной не властен, кроме Татьяны, Марселя Марсо, Декру и моих родителей, которые меня любят, которых я не могу подвести. В тот момент я понял, что не хочу и не могу показывать с настоящей сцены то, чем развлекал по ночам старшин, предавая искусство пантомимы. Я должен показать настоящее, понял я.

Весь оставшийся день я думал, что же мне исполнить. Я хотел показать Валерин «Парус», но мне не хватило бы техники, необходим был тренинг и репетиции. Миниатюру про книгу я показывать категорически не хотел людям, которые книг не читали. Про столовую играть в том месте, где меня морили голодом и заставляли жрать картофельный клейстер, было глупо и предательски…