— Две минуты пятнадцать секунд.

Курт щелкнул кнопкой секундомера.

Как всегда, во время ожидания, пока торпеды шли к цели, Курта охватили сожаления. Пуску предшествовали только лихорадка преследования и возбуждение охоты, но сейчас он думал о храбрых людях, братьях-мореходах, которых он обрекал на смерть в холодных, темных и безжалостных водах.

Секунды тянулись. Ему приходилось сверяться со светящимся циферблатом секундомера, чтобы убедиться, что торпеды не затонули и не прошли мимо цели.

Послышался сильнейший резкий звук — хотя Курт ждал его, он все равно заставил его вздрогнуть — и капитан увидел, как рядом с махиной крейсера поднялся жемчужный фонтан брызг, засиявший в свете звезд и палубных огней красивым радужным блеском.

— Первая торпеда цель поразила! — донесся из переговорной трубы торжествующий крик Хорстхаузена, и мгновенно последовал новый всплеск громоподобного рева, словно в море обрушилась гора.

— Вторая торпеда цель поразила!

Две высокие светящиеся колонны водяных брызг еще висели в воздухе, а в темное небо рядом с ними уже взметнулась третья.

— Третья торпеда цель поразила!

Покуда Курт продолжал смотреть, столбы брызг смешались друг с другом, осели, и их отнесло ветром, а большой корабль — казалось, невредимый — продолжал плыть.

— Преследуемый корабль теряет скорость! — возбужденно прокричал Хорстхаузен. — Он меняет курс, встает правым бортом!

Обреченный корабль начал широкий бесцельный поворот по ветру. Необходимости стрелять из кормовых аппаратов нет.

— Лейтенант Хорстхаузен, на мостик! — распорядился Курт в переговорную трубу. Это награда за прекрасно выполненную работу. Он знал, до чего подробно лейтенант будет потом описывать другим офицерам, как тонул крейсер. Воспоминания о победе помогут им преодолеть долгие дни и ночи лишений и трудностей, ожидающие впереди.

Хорстхаузен выбрался из люка и стоял плечом к плечу с капитаном, вглядываясь в громаду жертвы.

— Остановился! — крикнул он.

Английский корабль стоял в море неподвижно, как скала.

— Подойдем ближе, — решил Курт и передал приказ рулевому.

U-32 медленно пошла вперед, раздвигая пенные волны; из воды высовывалась только башня; расстояние сокращалось медленно и осторожно. Расчеты еще должны были оставаться у орудий крейсера, и хватило бы одного удачного выстрела, чтобы пробить тонкую обшивку подводной лодки.

— Слушай! — резко приказал Курт, поворачивая голову, чтобы уловить звуки, слабо пробивающиеся сквозь шум волн.

— Я ничего не слышу.

— Стоп машина! — приказал Курт, и дрожь и гул дизелей прекратились. Теперь они могли слышать яснее.

— Голоса! — прошептал Хорстхаузен.

Ветер донес до них жалобный хор. Крики и вопли людей, попавших в беду, усиливающиеся и ослабевающие по капризу ветра; резкие пронзительные крики, когда кто-нибудь падал и прыгал с палубы.

— Корабль сильно накренился.

Теперь они были достаточно близко, чтобы видеть на фоне звезд корпус.

— Он погружается носом.

В темноте поднялся высокий столб пара.

— Тонет, быстро, очень быстро.

Слышался треск корпуса, который, корежа обшивку, разрывала вода.

— Встаньте к прожектору! — приказал Курт, и Хорстхаузен удивленно посмотрел на него.

— Вы слышали мой приказ?

Хорстхаузен опомнился.

Все инстинкты подводника восставали против такого откровенного представления себя врагу, но лейтенант прошел к прожектору на крыле лодки.

— Включить прожектор! — поторопил Курт, видя, что лейтенант колеблется, и через полмили бурного моря и темноты пролег длинный белый луч. Он ударил в корпус корабля и отразился ослепительной белизной.

Курт пролетел через мостик к прожектору и оттолкнул от него лейтенанта. Ухватившись за рукояти, он водил лучом вверх и вниз, заслонив глаза от ослепительного отражения света от корабельной окраски; он отчаянно искал и вдруг застыл, его пальцы, словно когти, впились в рукояти.

В свете прожектора был виден правильный круг, а в нем были раскинуты, как руки распятого, боковины огромного красного креста.

— Матерь всемогущего Господа, — прошептал Курт, — что я наделал?

Он в ужасе медленно вел лучом прожектора вдоль борта. Палубы белого корабля сильно накренились, он видел на них группы людей, которые сползали, пытаясь добраться до шлюпок, висящих на шлюпбалках. Некоторые тащили носилки или вели спотыкающиеся фигуры в длинных синих госпитальных халатах, и их крики и мольбы звучали вразнобой, словно птичий базар гомонил на закате.

На глазах у Курта корабль неожиданно накренился вперед, и люди заскользили по палубам, сгрудившись у поручней. Потом поодиночке и группами посыпались за борт.

Одна из спускаемых шлюпок сорвалась, упала в воду и сразу перевернулась. С верхних палуб продолжали падать люди, капитан слышал сквозь шум ветра их слабые крики и видел небольшие всплески пены, когда несчастные падали в воду.

— Что нам делать? — прошептал рядом с Куртом Хорстхаузен, глядя вдоль прожекторного луча; лицо его от ужаса было бледно и перекошено.

Курт выключил прожектор. Темнота после яркого света ошеломляла.

— Ничего, — сказал он в темноте. — Мы ничего не можем сделать.

Он повернулся и пошел к люку.

Добравшись до низа лестницы, он уже овладел собой, и голос его, когда он отдавал приказы, звучал ровно, с тяжкой мертвенностью.

— Впередсмотрящие — на мостик. Скорость двенадцать узлов, новый курс сто пятьдесят градусов.

Лодка поворачивала прочь от тонущего корабля, а Курт все стоял, широко расставив ноги, борясь со жгучим желанием вскинуть руки и зажать ладонями уши. Он знал, что не сможет избавиться от криков и воплей, которые эхом отдавались в голове. Что никогда не сумеет скрыться от них и что услышит их опять, в свой смертный час.

— Занять места согласно боевому расписанию. — Глаза его смотрели безжизненно, восковое лицо было мокрым от брызг и пота. — Продолжаем обычное патрулирование.

* * *

Сантэн сидела в ногах нижней койки в своей любимой палате палубы «С». На коленях у нее лежала раскрытая книга.

Это была одна из самых больших палат, на восемь коек, а все молодые люди на койках — с ранениями позвоночника. Ни один из них больше никогда не будет ходить. Словно бросая вызов судьбе, они были самыми шумными, веселыми и своевольными пациентами на «Протеа Касл».

Каждый вечер в течение часа перед ужином Сантэн читала им. Вернее, таково было ее намерение. Обычно требовалось всего несколько минут, чтобы мнение автора вызвало оживленное обсуждение, которое прекращалось только с сигналом к ужину.