Человечек махнул рукой куда-то за монитор.

– «Реалити-ТВ сто один», – произнес он и объяснил, что те двадцать с лишним человек, которых я видела сидящими в темной комнате, делали черновую редакторскую работу по разметке и маркировке отснятых записей. Сотни часов записей за каждый день, включая длинные индивидуальные интервью с каждой участницей, проводимые неутомимыми продюсерами.

Те знали, какая роль отведена каждой девушке, еще до того, как она ступит на вымощенную брусчаткой дорожку; знали, кто будет злодейкой, кто героиней, кто – несчастной сироткой. Продюсеры действовали как психотерапевты – отыскивали травмы, слепые пятна и уязвимые точки, – потом использовали свои тайные знания, чтобы создать соперничество и выжать слезы. Это все равно что интересоваться чьей-то аллергией только ради того, чтобы подсыпать аллерген в еду. Продюсеры внушали навязчивые мысли, запускали слухи, задавали наводящие вопросы. Они будили девушек посреди ночи ради интервью, заставляли их часами стоять в туфлях на высоких каблуках, ожидая появления Джейка Джексона, пили с ними алкоголь – хотя в рюмках у продюсеров обычно была вода.

Девушки были просто пешками, работающими на создание сценария, сказал мне Человечек. Ключевой момент редактирования – превратить то, что случилось на самом деле, в то событие, которое тебе требовалось. С хорошими продюсерами это было проще простого, но даже без этого всегда был способ сделать хорошую историю. Реакцию на что-либо можно было вырезать и превратить в реакцию на что-либо другое. Даже отсутствие реакции могло быть реакцией. Синдром стервозного лица был настоящей золотой жилой. Обычное бездумное моргание или взгляд в пространство при правильной подаче можно было превратить в дерзость – или что-нибудь похуже. Можно было дать намек на наготу, наложив поверх бикини черный прямоугольник или размытое пятно. Крайним средством было выдирание из контекста. Этически сомнительный трюк, когда аудиозапись нарезали и склеивали, накладывая на какое-нибудь нейтральное видео. Используя этот метод, можно было приписать девушке любые слова о чем угодно в любом тоне. Рассказывая об этом, Человечек показывал мне примеры, закрывая и открывая окна так быстро, что я едва могла уследить. Фраза «она полная сволочь» относилась совсем не к Тэмми – это была жалоба на продюсера за то, что та разбудила девушку слишком рано.

– Вы не чувствуете себя виноватым за то, что так поступаете с людьми?

– Чувствую ли я себя виноватым? Это твоя работа, – ответил он. – И кроме того, эти женщины не героини. Ты знаешь, сколько капитала красивые люди вкладывают в нарративную экономику? Это едва покрывает дисбаланс. В любом случае, – добавил Человечек, прищурившись, – что бы ни случилось на шоу, с этими девушками все будет в порядке. Они выйдут замуж, родят детей. У них будет все, чего они когда-либо хотели. Более того, они будут считать, будто заслужили это.

* * *

Рэйна поднимает взгляд от своих бумаг и смотрит прямо на Эшли.

– Извини, – говорит она. – То, что делают редакторы и продюсеры – это неправильно.

Эшли пожимает плечами, изучая засохший отпечаток подошвы ее сапожка на плиточном полу.

– На самом деле, это не твоя вина.

– Я могла бы больше времени уделить обдумыванию того, как это шоу обходится с людьми, – произносит Рэйна.

Уилл задумчиво потирает подбородок.

– Интересно, – говорит он. – Многие люди стали знаменитыми благодаря этим шоу, сделали карьеру на участии в них… Может быть, это в большей степени дорога в два конца, чем мы привыкли думать?

– Скорее, это тупик, – возражает Руби. – Дескать, или прими это, или ты в пролете.

– Это шоу ломает судьбы людей, Уилл, – говорит Рэйна.

– Эшли, – произносит тот, – если б ты могла вернуться в прошлое, решила бы ты пойти в это шоу или нет? Может быть, ты предпочла бы остаться никому не известной и работать и дальше в магазине одежды?

– Но разве мы вообще становимся известными? – парирует Эшли. – Те «мы», которых мы типа как видим в Сети или по телику, или еще где, – это даже не мы.

Гретель кивает.

– Именно поэтому мы здесь, верно? Мы были сведены к фотографии, к нарезке аудио или к морали.

– Или типа как к пяти сотням разных мемов, – добавляет Эшли.

Уилл поворачивается к Рэйне.

– А что скажешь ты? Если б ты могла вернуться в прошлое, позвонила бы по этому номеру или нет?

– Не могу сказать, что не позвонила бы, – отвечает Рэйна.

– Какой смысл вообще спрашивать об этом? – фыркает Руби. – Мы не можем вернуться в прошлое.

– Да, – соглашается Бернис. – Может быть, нам вообще не следует играть с этой мыслью, если мы пытаемся принять случившееся и двигаться дальше. Что, если для кого-то из нас движение вперед включает в себя поиски хорошего в плохом? Или благодарность за то, как мы изменились? Это не значит, будто мы желали, чтобы это плохое произошло.

* * *

Дни складывались в недели. Мой кабинет был запрятан в пустом коридоре далеко от всех остальных, словно я была принцессой, спрятанной в башне посреди глухого леса. Когда я покидала кабинет, чтобы сходить в туалет или на кухню для персонала, никто не разговаривал со мной, хотя иногда стажеры или транскрипторы из тесной комнаты бросали на меня странные взгляды.

Задачи, которые не имели никакого отношения к настоящему шоу, были серией тестов, постоянно усложнявшихся. Заставить Линдси выглядеть ничтожной, заставить Тэмми выглядеть дерзкой, намекнуть, что Джорджия спит со всеми подряд, намекнуть, что у Мариссы не все дома. Каждый раз, когда Дэйв давал мне новую задачу, у меня возникало чувство, будто он хочет, чтобы я провалилась. Но Человечек любил вызовы. Человечек справлялся со всем этим.

Для меня само шоу было чем-то второстепенным. Половину дня я проводила в общественном транспорте, а вторую половину сидела в кабинете напротив Человечка, читая книги и наслаждаясь тем, что нахожусь не в закусочной. Я часто посматривала на часы, просто для того, чтобы подумать о подносах, которые мне не нужно разносить, о том, как у меня не болят ноги… но при этом прекрасно осознавая, что через три месяца я снова могу вернуться к работе официанткой. Я наслаждалась этим перерывом и обществом Человечка. Он любил офисные розыгрыши – стягивал пластиковыми ремешками колечки моих ножниц, заползал под мое кресло, чтобы нажать рычаг регулирования высоты, выпрыгивал из воздуховода прежде, чем я успевала осознать, что он там.

У меня было мало ожиданий и никакой конечной цели. Сам данный мне шанс казался таинственным и хрупким, словно башня в игре «Дженга», которая рассыплется, если я ткну не в тот блок. Быть может, у Джейка Джексона был какой-нибудь комплекс спасателя, какой