— Ни хрена подобного! — возмутился Збрхл. — Румперка всегда была морвацкой! Это вы ее некоторое время оккупировали при…

— Я только говорю, что так считал Гвадрик, — пожала плечами Ленда. — Спорить с тобой о политике я не стану. А что касается князя, так он и на Румперку-то ходил в лучшем случае едва два-три раза. Походы можно считать по временам года. Первый раз он пошел весной, еще при демократическом режиме, в 1407-м. Кажется, в марте…

— В апреле, — не глядя ни на кого, вполголоса уточнила Петунка. — Мама… мама рассказывала мне о том нападении. Точно апрель.

— Он служил простым офицером, — кивнула Ленда, подтверждая, что поправку принимает. — Из трех остальных мужчин княжеской крови я знаю о двоих, которых в то время демократы тоже в армию призвали как дворян — их охотно использовали в войнах в качестве объектов, подлежащих уничтожению. Но мы говорим не о том походе. — Ленда пожала плечами. — И столбомужа скорее всего тоже ни у кого на латах не было.

— Откуда ты знаешь? — заинтересовался Збрхл.

— Ну… рассуждаю. Я говорила: латы, кроме двух княжеских, не были украшены столбомужами. И уж конечно, не при демократах. Просто чудо, что два этих древних панциря не отдали на перешлифовку как символ несправедливого феодализма. Но поскольку легенды связывают с этими доспехами победоносных вождей, правительство держало их под замком на черный день. Чтобы в случае чего кого-нибудь из княжеского рода вырядить, поставить, как марионетку, во главе армии и трубить в патриотическую трубу, призывая сторонников былого режима. Не знаю, разрешили в 1407 году Гвадрику надеть прадедовы доспехи или нет, но даже если и разрешили, так только ему одному. Никто из кузенов наверняка вторые не получил. Все трое славились воинственностью. Не то что Гвадрик, которого держали в монастыре. Дай такому Бурибору кирасу Ганека Великого, так он тут же за меч схватится и себя владыкой провозгласит. Нет, настолько-то глупыми демократы не были.

— А гвардия? — напомнила Петунка. — Я же говорила: моя мать запомнила герб. Именно в 1407 году. Больше она его никогда не видела. Я — да, но не она. Значит, в 1407 году здесь и гвардия должна была побывать. У тебя неточные сведения.

— У твоей матери что-то перепуталось, — спокойно заметила Ленда. — Подумай сама: откуда княжеская гвардия, если нет ни князя, ни даже княжества? У нас была республика, как у вас в Морваке. Ты слышала, чтобы в республиках гвардии существовали? Тем более носящие гербы поверженных феодалов?

Петунка замерла, слегка приоткрыв рот. Вид у нее был как у человека, который получил по голове невидимой, но мощной палицей. Дебрен нахмурил брови и принялся размышлять. Угрюмый как ночь Збрхл вынул из-за пазухи оселок и начал рассеянно натачивать бердыш.

— Так что, — вздохнула Ленда, — мы имеем дело с четырьмя мужчинами из княжеского рода. Столько их летом 1429 года могло соответствовать описанию. Не знаю, который из них тебя обидел. Гвадриковы взаимоотношения с кузенами строились на демократических принципах: он старался посылать их на каждую войну, чтобы они там погибли и перестали служить потенциальной угрозой. Что ему в общем-то удалось. Сегодня от всей четверки остался он один. Но летом 1429 года в том походе участвовали, пожалуй, все четверо. Демократия еще якобы продолжала верховодить, но уже шла к упадку, а господа из высоких родов крепко ей в этом помогали. Поэтому могло быть и так, что вся четверка ходила в латах со столбомужами. Республика уже была не в состоянии это запретить, а княжество еще не могло, потому что существовало пока как бы полулегально. Вдобавок никто не знал, кто взойдет на престол, когда наконец наступят свобода и феодализм. Поэтому, возможно, все четверо воспользовались княжеским знаком, чтобы поддержать свой престиж в глазах народа. Не обижайся, Петунка, но я не удивилась бы, если и твое несчастье тоже оказалось следствием политической нерешительности, а отнюдь не похоти.

— Не похоти? — обиделся Збрхл. — Ты хочешь сказать, что она недостойна искреннего, спонтанного изнасилования? Ты что, слепая? Ты только глянь на эту картину! Или на нее саму! Это же… — Ротмистр наконец сообразил, что несет, и поспешно вернулся к шлифовке острия. Однако не настолько быстро, чтобы не заметить румянец, покрывший лицо Петунки. И — в этом уже Дебрен уверен не был — нечто вроде вспышки удовлетворения в ее глазах.

— Петунка была и остается красавицей, — согласилась, негромко вздохнув, Ленда. — Я не это имела в виду. Я хотела сказать, что престарелый кандидат на трон много выиграл бы в глазах электората, если б сразу после пересечения границы соскочил с седла и захватил какую-нибудь морвацкую девицу. Такие поступки доказывают силу и темперамент, которые приятно видеть у кандидатов. А поскольку «Невинка» ближе всех к границе… Не обижайся. Возможно, ты просто оказалась первой на его пути.

— На чьем пути? — тихо спросила хозяйка.

— Откуда мне знать? — буркнула Ленда. За тонким слоем резкости угадывалось смущение, возможно, даже чувство вины. Потому что скорее всего она хотела бы знать. И поделиться этим знанием. Ее направленный на Петунку взгляд — мрачный и соболезнующий — был в то же время мягким. Дружественным. Возможно, даже более чем дружественным. До такой степени, что Дебрен вспомнил глуповатое замечание Збрхла о бабофильстве среди чародеек.

— Ты истинная сокровищница познания о бельницком дворе, — медленно проговорила золотоволосая. — Знаю, что это глупо… Но я тоже долго не верила в тот герб из столба и мужика, а теперь… Дебрен?

— Да?

— Если в этом была магия… или, может, воля Господня… Роволетто тоже не видел ни герба, ни мечей, и все же… Так, может, я не совсем уж дура, предполагая, что и лицо насильника… что и его он тоже правильно…

— Погоди… — Ленда не только перебила Дебрена, но и перекрыла ему путь, вскочив с лавки и встав перед потрясенной Петункой. — Погоди… Он был в забрале. Ты сама сказала: в забрале.

— Я помню, что говорила. — Петунка тоже поднялась, однако ей все равно пришлось смотреть вверх. Несколько мгновений они напоминали Дебрену мать и дочь, только в обратном, нежели до сих пор, распределении ролей: сейчас дочерью была та, что пониже. — Но на картине Роволетто приоткрыл ему часть лица. — Петунка сглотнула, посмотрела на Дебрена. — Если все четверо — знатные господа, то, может, где-то сохранились портреты?

— Покажи мне, — прервала ее Ленда. Мягко и в то же время решительно. — Покажи мне эту картину.

— Нет! — привычно бросила хозяйка. Потом задумалась и уже спокойно повторила: — Нет.

— Если ты хочешь знать, то должна показать. А я вижу, что хочешь. Каждый хотел бы. Кровь есть кровь.

— Не понимаю, о чем ты, — проворчала Петунка, даже не пытаясь казаться искренней.

— Скажи еще, что никогда не задумывалась, кто он и что бы сделал, узнав о сыне. — Петунка молчала, тупо уставившись на свои руки. Ленда вздохнула и закончила странно просительным тоном: — Покажи мне эту картину. Может быть, мне удастся вам помочь.

— Оставь ее в покое, — проворчал Збрхл, продолжая скрипеть оселком. — Трое мертвы, четвертый тут ни при чем. История завершилась. Не береди раны.