Збрхл не мог не слышать, но даже самого мимолетного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, насколько он возбужден. Однако Петунка встряхнула его с такой силой, что ротмистр, лишь немногим более легкий, чем наполненная пивом бочка, вынужден был семенить ногами, чтобы удержать равновесие. Только теперь Дебрен заметил, какой слабой, худенькой и молоденькой выглядит рядом с ним трактирщица.

— Но… но, Петунка! — Збрхл боялся пошевелить рукой. — Ты что?!

— Петунка права, — ответила вместо нее Ленда, стоявшая перед картиной, обхватив себя руками так, будто сильно озябла. — Ты к нему даже не подойдешь.

— К нему? — Пожалуй, все заметили, что она употребила единственное число, но только Петунка отважилась переспросить. Дебрен предпочитал ругаться про себя.

— Говорить уже можно только об одном, — тихо сказала Ленда. — К тому же о том, на ком меньше всего подозрений. Я его не защищаю. Отнюдь… Просто не думаю, что именно он Петунку… Бельница невелика, некоторые вещи невозможно скрывать годами. Люди знают, кто дуреет при виде юбки. Он никогда не проявлял себя с этой стороны. Как, например, Бурибор из Правина, который спровоцировал три пограничных инцидента, гоняясь за девками на морвацкой стороне. К девкам он ухитрился причислить и вдову, собирающую хворост в лесу. Никто ни разу не сказал, что Бурибор неловок в искусстве насилования. Значит, это не он.

— Ты говоришь… — Збрхлу пришлось откашляться, — ты говоришь о дворцовых гвардейцах? Из самых знатных?

Дебрен глянул на Петунку. Ее глаза горели на бледном лице, как пара сапфиров, брошенных на простыню. Ей спрашивать не было нужды. Она уже знала ответ.

— Гвардия, — тихо сказала Ленда, — не носит столбомужей. Так этот герб называется: «Столбомуж». — Она глянула на Петунку и, кажется, испугавшись увиденного, принялась объяснять, чтобы выиграть время: — История рода уходит во времена, когда в Лелонии еще только создавалось государство, а первые колеса, устанавливаемые при дорогах, приходилось огораживать заборами, потому что темный люд, погрязший в язычестве, принимал их за запчасти для телег, ниспосланные добрым божеством Трактовидом. Короче говоря, все происходило во времена Дагоша Первого. В Бельницкую низину тогда прибыл самый младший брат Дагоша. Имя его, увы, не сохранилось, потому что во всей стране, от гор до моря, только два грамотных человека было. Из них один вечно пьяный и плохо знающий лелонский язык монах, а второй — пазраилит, который, кажется, шпионил в Виплане в пользу теммозан из Ирбии. Никто почему-то не заинтересовался младшим братом Дагоша, поэтому в историю он вошел под именем Безымянного. Но у нас, в Бельнице, его помнят. В легенды он попал как основатель стольного града. Хотя вначале-то это должен был быть не город, а лишь небольшой лелонский пограничный форт.

— Граница шла через теперешнюю Бельницу? — удивился Дебрен. — Посереди низины?

— Это одна из причин, по которым бельницкие князья не выставляют напоказ свой герб, — криво улыбнулась она. — Народ по сей день славит юношу за щедрость и фантазию. То есть за классические свойства пьяницы. А он пил. Был неисправимым алкоголиком. Довольно частый недугу младших сыновей плодовитых владык, а не надо забывать, что отец Дагоша был закоренелым язычником и жен у него было — не счесть.

— Ты собиралась о гербе… — напомнил Збрхл.

Петунка не была способна вымолвить ни слова, она выглядела типичной жертвой беспалицевого шока. Опустилась на лавку, лишь случайно не промахнувшись и не оказавшись на полу.

— Так я и говорю, — хрипло сказала Ленда, которая выглядела лучше хозяйки, но хуже Збрхла. Благодаря хрипоте дрожь в голосе была незаметна, но руки, охватывающие тело, уже справлялись не так хорошо, и время от времени ее всю трясло. — Водки еще не знали, поэтому князю приходилось много пить, чтобы выплеснуть из души горечь безнадежности. В результате у него, как у всякого выпивохи, вырос живот. Что его и спасло. Потому что когда уже место под будущую крепость выбрали, ему выпала честь вбить угловой столб. Но поскольку наступил вечер, церемонию отложили до утра. Ну и Безымянный, само собой, нализался. И по пьяни среди ночи пошел к ручью, чтобы перед церемонией потренироваться. И уснул. А когда проснулся, то валялся весь мокрый и грязный в сорока милях дальше, уже у реки Клодка, в том месте, где сегодня стоит княжеский замок. Его туда от самой горы Чернухи вода унесла. Вместе со столбом, который изобразили на гербе и который, как легко догадаться, не дал Безымянному утонуть. Сердечный был мужик, как все пьянчуги, так что, наверное, обнял его, этот столб, и…

— Скажи же наконец, — слабым голосом прервала ее Петунка, — коли уж начала… Я хочу это услышать.

Ленда кивнула.

— Сама видишь, это не типичная история из гербовника. Хвастаться тут нечем. То есть по нынешним меркам. Когда-то на это смотрели иначе и герб зарегистрировали в геральдических перечнях. Он древний, поэтому род его сохраняет, но уже при Альмерике перестали им пользоваться в повседневной практике. Герб остался только в старых документах, которые нельзя переделывать, потому что они станут недействительными, ну и на некоторых фамильных ценностях, слишком дорогих, чтобы их переплавить или превратить в лом. Перечень довольно короткий: двое лат, меч Леомира и уринал Ганека Первого, прозванного Великим. Ну и, надо понимать, княжеские регалии.

— Уринал? — недоверчиво повторил Дебрен.

— Или ночная ваза, ночной горшок, если вам больше нравится. lie делай такой глупой мины. Все перечисленные предметы сохранены потому, что они приносили владельцам счастье, давали силу, ну и повышали престиж.

— Ваза относится к категории…

— Первой и второй. Ганек из хилого и глуповатого мальчишки превратился в величайшего из наших владык, кажется, именно благодаря тому, что пользовался горшком. Это объясняют положительным влиянием золота и драгоценных камней на твердость монаршего зада и возрастание амбиций. Якобы контакт с уриналом — скорее красивым, нежели удобным, — выработал в малыше свойства идеального владыки. Однако, мне кажется, это заслуга магии, которой придворный маг неизвестно зачем насытил вазу.

— Омерррзитеррьно, — кратко прокомментировал Дроп.

— Зато умно и действенно, — возразил Дебрен. — Период общения с уриналом наиболее благоприятен для совершенствования ребенка с помощью мутаций. Малец уже силен, но еще молод. Ну и конечно, нужная дозировка. Регулярные сеансы, открытый путь в глубь тела и идеальный фокусирующий сосуд… Простите, — осекся он, сообразив, какими малоодобрительными стали взгляды присутствующих. — Так, говоришь, на ночном горшке есть герб?

— Тоже, — буркнула Ленда. — Но нас интересуют, насколько я понимаю, те, что на доспехах. Столбомуж с кирасой… ну, тот, которого изобразил Роволетто.

— Отец Вацлана… — пробормотала Петунка. — Не знаю, правильно ли я поняла. Ты хочешь сказать… он был княжеских кровей?

— Если он взял тебя в ягоднике летом, — Ленда заглянула ей в глаза, — это должно было быть в 1429 году. Гвадрика прозвали Частоколом за то, что он никогда не выходил за пределы границы, помеченной столбами. А налетами на Румперку лично руководил лишь потому, что, по его мнению, город принадлежал Бельнице и находился в пределах княжества. Только под оккупацией.