— Это меня вполне устраивает, — с сомнением произнесла миссис Корнелиус. — Закат прошлой нотшью был тшертовски хорош.

Профессор Квелч кивнул, как будто соглашаясь, затем наклонился вперед и заговорил, внушительно понизив голос:

— Красота Египта, мисс Корниш, зависит от иллюзии. Театральной иллюзии подходящего момента, удачного совпадения места и времени. Вы, разумеется, лучше прочих понимаете, как можно увидеть красоту в чем-то, созданном исключительно усилиями человека. Вы должны понять, какая красота вам откроется в Египте, и вы будете за это признательны. Мой отец, преподобный Квелч из Севеноукса, хотя он никогда не посещал Египет, написал превосходную книгу об исламской архитектуре, в которой указал на недостатки и просчеты в таких сооружениях; он объяснил, что слабость мавританской арки, например, отражает моральную ущербность самого ислама.

Необычные рассуждения Квелча явно утомили Эсме и миссис Корнелиус. Мы пока не видели ничего, что могло бы подтвердить его мнение, но, несомненно, чтобы понять профессора, следовало прожить в Египте многие годы. Квелч, как он сам сказал, был писателем. Он писал о Египте и публиковался в Англии. Я спросил, как назывались его книги. Профессор поскромничал. Он ответил, что использовал псевдоним. Его также печатали в нескольких каирских издательствах. Квелч полагал, что немало сделал для решения эстетических вопросов. Миссис Корнелиус, которая восприняла сдержанность профессора как вызов, настаивала на том, чтобы тот раскрыл псевдоним. В конце концов он густо покраснел, скривился и признался, что его самый известный литературный псевдоним — «Рене Франс». Он предполагал, что под таким именем мог делать некоторые заявления, каких не мог бы сделать Квелч. Мы одобрили его выбор и сказали, что непременно отыщем его книги, как только прибудем в Каир. Профессор ответил, что с радостью поможет нам получить эти сочинения. Он заверил всех в том, что сумеет приобрести любое заказанное издание с немалой торговой скидкой. Эсме по-французски заметила, что профессор — явно не романтик. Он только пожал плечами в ответ.

— Уверяю вас, мадемуазель, что вы сочтете красоту Египта brille par son absence[363]. Она — это в первую очередь изобретение нашумевших живописцев прошлого столетия, которые эксплуатировали наше европейское пристрастие ко всему экзотическому.

Это мнение показалось неприемлемым почти всем женщинам и большинству мужчин. Мы приехали в Египет, чтобы снять экзотику и сделать из нее искусство. Мы не хотели слушать циничных рассуждений профессора Квелча о стране, которую он, по общему признанию, знал очень хорошо. Я прилагал все усилия, чтобы сменить тему. Уже в те годы я понимал сложность человеческой натуры, понимал, сколько противоречивых свойств и мнений может сочетаться в одной личности. Поэтому поспешные суждения о людях обычно несправедливы. Мне очень не нравится, когда теперешние юнцы с такой готовностью осуждают или хвалят людей, которых ни разу не встречали, как будто это их соседи или члены семьи. Я не таков. Я научился ждать.

Я сужу человека не по его мнениям и не по тому, как он преподносит себя, — я сужу по его действиям. И, в конце концов, единственная истина — в тех поступках, которые люди совершают, ясно понимая последствия. Я сужу по тому, как они могут осознавать и контролировать свои поступки, я смотрю, насколько они осторожны и как стараются не причинять вреда другим. Если все, чему они научились в жизни, — это оправдывать свои действия, то неважно, насколько убедительны оправдания; я очень быстро устаю от общества подобных людей. Мир теперь стал достаточно скучным и унылым и без бредней старых мошенников, выдумывающих причины, по которым они должны были украсть цыплят у каких-то других старых мошенников. Circulus in probando, как сказал бы один из Квелчей. Iz doz mikh? Ikh farshtey. Ikh red nit keyn ‘philosophiespielen’[364].

— Какие ровные улицы в Александрии. — Я кивнул в сторону пригорода.

— Такие же искусственные, как и весь Египет, — продолжал настаивать Квелч. Он презрительно взмахнул рукой, увидев яркие открытки с рисунками Дэвида Робертса[365], которые Эсме купила в отеле, а теперь показывала в качестве опровержения слов профессора. — Как раз то, о чем я говорил. Эти краски никогда не были настолько яркими, эти руины никогда так хорошо не реставрировали. Робертс провел здесь год. Еще до приезда он обнаружил, что можно построить карьеру, выбрав хорошую, оригинальную тему. И он прожил остаток жизни за счет эскизов, которые сделал в юности. Даже в то время его наброски казались гротескными и фантастическими. Если вы хотите получить именно такой Египет, милая мамзель, то, без сомнения, розовые очки вам помогут. Но не разочаровывайтесь, если великолепие фантазии Робертса не вполне соответствует нищете действительности.

— Но это только Каир, — возразил я. — Дальше, вверх по реке, все, возможно, не так испорчено?

— Не так испорчено? Старая проститутка ведь не станет не такой испорченной от того, что обслужит чуть меньше солдат? Египет, герр Питерс, испортили толпы завоевателей; дикие бедуины, греки, римляне и евреи, христиане, язычники-арабы, мусульмане, турки, итальянцы, французы. А теперь англичане, с их ностальгией по всему увядшему и бесполезному, делают старой карге романтические предложения! На протяжении всей истории человечества каждый проходивший здесь пехотинец мочился на какой-нибудь гордый египетский памятник, каждый вырезал на нем свои инициалы. Построенные иностранцами дамбы отравили Нил и заразили феллахов, которые больше не могут работать и только курят гашиш, чтобы позабыть о своих бедах. Как и в Китае, британцам удалось за несколько десятилетий уничтожить последний значительный ресурс Египта: выносливых и довольных рабочих. Теперь Египет может выжить только потому, что через него проходит самая короткая дорога в Индию для хранителя мира нашей империи, доброго старого Томми Аткинса[366].

Миссис Корнелиус захихикала.

— Вы потшти всегда говорите как треклятый большевик, профессор!

— Мои взгляды и впрямь несколько радикальны, — согласился он. — Но я предпочитаю именовать их абсолютно независимыми. Я не приветствую подражание, мадам.

— О, да с вами все хорошо! — воскликнула она и протянула свой стакан Иосифу, чтобы тот смешал еще коктейль. — Должна сказать, тшто дьявольски рада слезть с этой лодки. Знаете какие-нибудь песни, проф? Кроме «Красного знамени»[367]?