– Что такое? – спрашивает Хави. – От кого она?

Я смотрю на него, не говоря ни слова. Он тянется, чтобы взять карточку, и тогда я обретаю дар речи.

– Не трогай. Попробуй перехватить Престера, пока он не уехал. Позвони с моего телефона. – Я указываю на свой телефон; палец подрагивает от прилива адреналина.

Хавьер хватает мой телефон и звонит Престеру. Не сводя с меня взгляда, он просит моего напарника немедленно вернуться в палату. Завершив звонок, Хавьер откладывает телефон и спрашивает:

– Ты скажешь мне?

Я качаю головой.

– Когда Престер будет здесь.

Проходят долгие три минуты, прежде чем мой напарник распахивает дверь. Он окидывает взглядом всю палату, и я вижу, что полицейский, стоящий на страже у двери, держит в руках пистолет, готовый прикрыть Престера.

– Все в порядке, – говорю я. – Эти цветы – улика. – Указываю на конверт и карточку, лежащую на моей постели. – Я не хочу оставлять на них больше отпечатков, чем уже оставила.

Престер убирает руку с рукояти своего пистолета и поворачивается, чтобы кивнуть офицеру ноксвиллской полиции; на взмокшем от пота лице стража отражается облегчение. Престер закрывает дверь и подходит, надевая синие пластиковые перчатки; он делает это с бессознательной аккуратностью человека, которому слишком часто приходилось заниматься чем-то подобным. Сначала берет конверт, изучает его, потом переносит внимание на открытку. Не говоря ни слова, выуживает из кармана своего пиджака маленький бумажный пакет, открывает его и кладет туда обе улики. Потом быстрым почерком заполняет ярлык, уже прицепленный к пакету.

– Если тебе нужна лишняя причина для того, чтобы отказаться от расследования, то вот она, – говорит он. – Если ты получаешь цветы от того, кто подстроил тебе аварию, – это чертовски яркий предупредительный сигнал.

– Погоди, – вмешивается Хавьер. – Эти цветы от того типа, который пытался тебя убить? А его нельзя проследить по ним?

– Есть шанс, что их заказали по Интернету и, вероятно, оплатили анонимной дебетовой карточкой, – вместо меня отвечает Престер. – Этот человек не настолько глуп, чтобы выдать нам свое имя и адрес. Но я все равно проверю.

Мое сердце начинает колотиться с болезненной быстротой.

– Престер, пожалуйста, осторожнее…

– Кец, не учи старика рыбу ловить. Этот сукин сын охотится за тобой. Я просто проверю этот след, а когда закончу, передам все Хайдту.

Мне это не нравится, и не только из-за опасности, которую сулит это расследование. Когда Престер противостоял Хайдту, выглядел он достаточно бодрым, но теперь он кажется… иссушенным. Усталым. И я вижу, как по его лицу пробегают слабые судороги боли.

– Вам плохо? – спрашиваю я. Он лишь качает головой.

– Нет, просто устал. А ты отдыхай.

Престер уходит прежде, чем я успеваю продолжить эту тему. Хавьер смотрит на закрывающуюся дверь, потом на меня, затем хватает вазу с цветами и уносит из палаты. Я чувствую облегчение. Странно, каким давящим может быть такой подарок – а ведь это всего лишь красивые, яркие цветы. Когда Хави возвращается, я спрашиваю его, что он с ними сделал.

– Положил в пакет для потенциально опасных материалов, на тот случай если ТБР они зачем-то понадобятся.

– В пакет для опасных материалов?

– Я не хочу рисковать, querida.

Я понимаю, что Хави очень боится за меня. По-настоящему боится. И теперь я боюсь за него тоже. И за Престера.

За всех нас.

ГВЕН

Мы с Сэмом отвозим детей домой. Все устали и упали духом; видеть Кец на больничной койке тяжело для всех нас, и мне кажется, что дети к этому особенно восприимчивы. Я крепко обнимаю их обоих, прежде чем отправить спать. Уже поздно. Очень-очень поздно. И я вымоталась до предела; чувствую себя серой и плоской от всех стрессов этого дня.

Но спать я не могу. Лежу без сна, слушая ровное, медленное дыхание Сэма. Наконец выскальзываю из постели и блуждаю по дому, словно призрак. Слишком много всего произошло. Я не хочу, чтобы у меня развилась хроническая бессонница, но такой вариант кажется мне вполне вероятным, и это угнетает. Конечно, есть лекарства, но в глубине души я боюсь под воздействием медикаментов оказаться беспомощной и неспособной встретить угрозу лицом к лицу.

«Именно поэтому ты не спишь. Потому что даже на секунду не можешь расслабиться, Джина. Ты знаешь, что я всегда буду поблизости, пусть даже не физически, но я стою во главе тех, кто может причинить тебе боль. Кто хочет причинить тебе боль».

Мне отвратительно то, что в минуты упадка – как сейчас – я по-прежнему слышу шепот Мэлвина. Вспоминаю, как пропускала его письмо через шредер, – и чувствую, что спокойствие окутывает меня легким, прохладным туманом. Я обнаруживаю, что зеваю, и продолжаю представлять себе, как шредер жует бумагу, жует электронные письма и эти проклятые листовки «разыскивается». Представляю, как сую в щель шредера все фотографии Мэлвина Ройяла, когда-либо сделанные – от младенческих снимков до фото того, как он кричит в зале суда, – и вижу, как они разлетаются на кусочки, словно мрачное конфетти. Напоследок воображаю, как снимаю со стены фотографию его могилы. Вижу, как этот снимок тоже исчезает – словно Мэлвина никогда не было.

Закрыв глаза, я крепко засыпаю.

Просыпаюсь от того, что дочь трясет меня за плечо. Я мигаю, глядя на ее встревоженное лицо, и резко сажусь.

Сэм делает то же самое. Он первым обретает дар речи, но говорит тихо:

– Что случилось, солнышко?

– Копы, – шепчет Ланни. – Они снаружи.

– Что?

Я спрыгиваю с кровати и подбираюсь к окну, потом отгибаю планку жалюзи лишь настолько, чтобы выглянуть на улицу. Ланни права: перед нашим домом припаркованы две полицейские машины. Маячки ни на одной из них не мигают. «Может быть, это просто совпадение», – думаю я, но потом замечаю движение. Один из офицеров обходит наш дом сбоку. Другой останавливается около входной двери.

– Сэм, нам лучше одеться. Ланни, иди в свою комнату, но не запирай дверь и не оказывай сопротивления, если что-то случится, поняла? Делай то, что они тебе скажут.

– А что, если это не настоящие копы? – спрашивает она. Я замираю, не успев натянуть футболку через голову, потом одергиваю и поворачиваюсь, чтобы взглянуть на дочь. – Как тогда, в Стиллхауз-Лейк? Что, если они фальшивые?

Ее голос звучит очень испуганно. И я должна признать, что на это есть причины, потому что нам и прежде приходилось сталкиваться с подобным. Но в этот раз… все выглядит по-другому.

– Солнышко, мы в густонаселенном городе, посреди жилого квартала. Эти полицейские не фальшивые. Понимаешь?

Дочь втягивает воздух и кивает.

– Понимаю. Они приехали за тобой или…