Сам же он, сколько ни присматривался, сколько ни прислушивался, так и не увидел ни единого живого существа, а услышал разве что дятла, сыгравшего клювом «зорю» на стволе разбитого молнией дерева.

Ермашка вдруг остановил Ханат и причмокнул языком.

Охваченные азартом собаки прыгнули вперед, натянув струной поводки, и остановились, оглядываясь на хозяина: чего он медлит? Почему не отпускает?

Алексей подъехал к охотнику, и тот, мотнув головой, прошептал:

— Смотри!

На краю редколесья, саженях в ста от них стоял вполоборота встревоженный марал. Подняв голову, увенчанную тяжелой короной рогов, он прислушивался, всматривался, старался понять, кто пересек его тропу…

— Совсем плохо видит, — произнес сокрушенно Ермашка. Сорвав с ветки сухую нить черного лишайника, подержал ее на весу и, заметив, что она отклонилась в сторону от зверя, объяснил:

— Однако и не чует совсем. Ветер в нашу сторону дует.

Марал переступил ногами, затем сделал несколько прыжков, мелькнув светло-желтым фартучком, и вновь остановился, настороженно уставившись на всадников. Но тут под ногой одной из лошадей хрустнул сучок, и этого хватило, чтобы через мгновение олень уже мчался по склону горы.

— Поехали, поехали! — заторопил их снова Егор. — Упустим время, уйдут опять от нас эти турки… — Он не договорил. Из леса внезапно выехал всадник. Заметив их, поднял вверх ружье и выстрелил, а потом закричал что-то, видимо, просил остановиться.

— Ну, ешкин кот! — Егор, явно огорченный очередной задержкой, сплюнул на землю и развернул лошадь по направлению к незнакомцу. Приставив ладонь к глазам, он некоторое время пристально всматривался в подъезжающего человека. Затем с недоумением оглянулся на Ермашку.

— Глянь, кажись, твой племянник Каркей скачет?

С чего это он?

Ермак с самым невозмутимым видом поджидал, когда тот приблизится. Каркей, несомненно, скакал взапуски, потому что лицо его раскраснелось, а бока коня лоснились от пота. Не доезжая до них нескольких шагов, он что-то возбужденно выкрикнул. Алексей заметил, как напряглись вдруг лица у Егора и Ермашки и как они встревоженно переглянулись.

Парень подъехал ближе и принялся что-то быстро рассказывать, отчаянно жестикулируя и показывая рукой в сторону выглянувшего из-за гор солнца. Алексей не понимал ни слова, кроме одного. Каркей дюжину раз, наверно, повторил слово «аба» — медведь, причем с разной интонацией, большей частью взволнованной и даже испуганной.

Егор и Ермак слушали его не перебивая, лишь изредка переглядывались, и по их взглядам, тревожным и озабоченным, Алексей понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, иначе не помчался бы Каркей сломя голову за ними вдогонку.

Через минуту все прояснилось. Каркей на самом деле привез дурную весть: через час после их отъезда в аал прискакал перепуганный насмерть табунщик и сообщил, что накануне, недалеко от летника, медведь задрал двух мужчин и тяжело ранил женщину, которая едва доползла до избушки табунщиков.

Что это были за мужики и женщина, откуда они взялись в соседнем с летником кедровнике, табунщики не знали и в тайге их видели впервые. Не сообщил табунщик и подробностей трагедии, лишь трясся, по словам Каркея, от страха и показывал всем, как прикладывал к черепу женщины сорванный медвежьей лапой лоскут кожи вместе с волосами.

«О боже, — подумал про себя Алексей, — медведь же ее скальпировал!»

Егор удрученно покачал головой:

— Ох, чует мое сердце, Алексей Дмитрии, отпадает сегодня облава. Не иначе как это наши орлы под мишкину руку залетели. Только чего они не поделили в это время, не скажешь, Ермашка, а? — обратился он уже к охотнику. — Топтыгин сейчас жирует, к спячке готовится… С какой стати ему на людей бросаться, если корму в тайге с лихвой хватает?

Урядник, конечно, понимал, что никто не в состоянии ответить сейчас на этот вопрос, пока они не побывают на месте происшествия и не восстановят картину случившегося. Требовалось немедленно попасть на летник, но прежде предупредить людей, которые, несомненно, будут ждать их на переправе через реку.

— Каркея отправим к парому с запиской, чтобы двигались к летнику самостоятельно. Он же послужит отряду и проводником, — распорядился Алексей, удивляясь своей решительности.

Егор согласно кивнул головой:

— Дело говорите, Алексей Дмитрич! Пишите пока записку, а мы с Ермаком парнишке объясним, что от него требуется, а то ведь он ни бельмеса по-русски не понимает…

Через четверть часа они разъехались. Каркей с запиской в направлении Тесинска, в десяти верстах от которого должен был собраться на переправе конный отряд полицейских и «нукеров» Михаила Кретова, а урядник, Алексей и Ермашка — в обратную сторону — туда, где вырастал из-за тайги причудливо изрезанный горный хребет, на вершины которого уже лег первый снег…

До летника они добрались только через три часа и, к своему удивлению, обнаружили там несколько охотников из Ермашкиного аала во главе с самим сеоком. Здесь же был и шаман Таной, но сегодня он исполнил роль лекаря. Перевязав пострадавшую, он напоил ее отваром каких-то трав, после чего она мигом заснула. Перед этим же, по словам табунщиков, всю ночь кричала и корчилась от боли на полу избушки, а они боялись к ней подходить, потому что думали, что аба рассердится на них, если они помогут его обидчице.

А медведь, несомненно, ходил всю ночь вокруг избушки.

Лошади в загоне испуганно ржали, сбивались в кучу, а то вдруг принимались метаться из стороны в сторону. Табунщики жгли костры, стучали в медные тазы и ведра, стреляли в воздух. Но медведь не уходил, ворочался в буреломе и то и дело грозно и недовольно порыкивал.

Женщина продолжала стонать и метаться до самого утра, но речь ее стала совсем бессвязной, и она постоянно просила пить. Табунщики испугались, что она скоро умрет, и, лишь рассвело, отправили посланца со страшным известием в аал.

Женское лицо в потеках засохшей крови было искажено страданием, но Егору хватило одного взгляда, чтобы удрученно крякнуть и выругаться. Это на самом деле была Таиска — разбитная казачья вдова, веселая и заводная, истосковавшаяся по мужской ласке и потому так безоглядно променявшая покой и достаток прежней жизни на запретную сладость Захаркиной любви.

Первыми ее обнаружили собаки, которые подняли несусветный лай. Таиска не доползла совсем немного до летника и потеряла сознание, уткнувшись лицом в траву. Обрывок юбки, которым она кое-как обмотала голову, насквозь пропитался кровью. И когда табунщики, привлеченные лаем собак, наткнулись на нее, то приняли ее поначалу за мертвую, потому что все лицо ее и руки облепили муравьи.

Но в избушке она пришла в себя, пыталась даже что-то рассказать, но табунщики почти ничего не понимали по-русски, хотя догадались, что это медведь ранил ее и убил двух мужчин…

Кровавый след вывел их к старому зимовью с провалившейся крышей. Чуть в стороне виднелся развороченный балаган. Вся трава перед ним была залита кровью, валялись какие-то тряпки и сапог с оторванным каблуком и располосованной, словно ножом, голяшкой. Дверь в избушку висела на одной петле, и внутри ее и снаружи будто Мамай прошел со своей ордой. Оконная рама вырвана, смята и отброшена на тропу. Жестяное ведро со следами медвежьих зубов почему-то болталось на ветке рядом с рыболовной сетью, изодранной в клочья…