— Напрашиваешься на комплименты? Хочешь услышать, какой ты классный?

— Да нет, — сказал он. — Я говорю вещи, которые в общем-то очевидны.

— Ничего не очевидно. — Элеанора повернулась на скамейке, сев лицом к Парку, и потянула его за руку.

— Никто не считает азиатских парней классными, — наконец сказал Парк, отведя взгляд. — Не здесь, по крайней мере. В Азии, я уверен, у них все в порядке.

— Это неправда, — возразила Элеанора. — Посмотри только на своих родителей.

— Азиатские девушки — другое дело. Белые парни считают их экзотичными.

— Но…

— Ты пытаешься спорить с суперклассным азиатским парнем. Можешь доказать, что я неправ? Полагаю, нет. Я думаю об этом всю свою жизнь.

Элеанора скрестила руки на груди. Парк уставился на озеро.

— А как насчет того старого фильма? — сказала она. — Про парня-каратиста…

— Ты имеешь в виду «Кунг-фу»?

— Ну да.

— Тот актер был белым. А его герой был монахом.

— А как насчет…

— Да нету ничего, — сказал Парк. — Возьмем «МЭШ».[123] Дело происходит в Корее, и врачи иногда западают на корейских девушек, так? А вот медсестры не тратят свои выходные на то, чтобы сбежать в Сеул и пофлиртовать с корейцами. Азиатские девушки экзотичные, а парни — похожи на девушек.

Гусак все еще орал на них. Парк взял горсть тающего снега и, не целясь, швырнул в сторону гуся. Парк по-прежнему не осмеливался взглянуть на Элеанору.

— Ладно, а причем тут я? — сказала она.

— При том, что ты со мной.

— Слушай… — Она взяла его за подбородок и заставила повернуть к ней голову. — Я не… Я вообще не понимаю, что это значит — то, что ты кореец.

— Кроме очевидного?

— Да, — сказала она, — именно. Кроме очевидного.

А потом поцеловала его. Парку нравилось, когда Элеанора целовала его первой.

— Я смотрю на тебя, — сказала она, наклонившись ближе, — и не знаю, почему ты кажешься таким классным. Потому ли, что ты кореец или нет, но уж точно не вопреки этому. Я просто считаю тебя классным. И клевым. И отличным. Просто думаю: какой же Парк все-таки классный.

Парку нравилось, когда Элеанора произносила его имя.

— Может, мне и правда нравятся корейские парни? — продолжала она. — Точно не знаю.

— В таком случае хорошо, что я единственный корейский парень в Омахе, — отозвался он.

— И хорошо, что я не зацикливаюсь на этой ерунде.

Было холодно и, похоже, поздно — Парк не носил часов.

Он встал и помог Элеаноре подняться. Держась за руки, они побрели через парк к машине.

— Я даже не знаю, что значит быть корейцем… — сказал он.

— Ну, а я не знаю, что значит быть датчанкой и шотландкой, — ответила она. — Это важно?

— Думаю, да. Потому что это первый признак, по которому люди меня оценивают. Самое главное.

— Послушай-ка. Самое главное — то, что ты классный. И обалденный.

Парк ничуть не возражал против слова «обалденный».

Элеанора

Они оставили машину в дальнем конце Олд-Маркета. К тому времени как они вернулись, парковочный лот оказался почти пуст. Элеанора снова почувствовала нервозность и азарт. Возможно, все дело было в машине.

Снаружи импала не выглядела вульгарно — не то что какой-нибудь устланный коврами лимузин или типа того, но внутри… тут совсем другая история. Переднее сиденье было размером с кровать Элеаноры, а от заднего веяло романами Эрики Йонг;[124] оно словно предвкушало то, что может произойти.

Парк открыл для нее дверь и обежал машину, чтобы залезть внутрь.

— Не так поздно, как я думал, — сказал он, взглянув на часы на приборной панели. Половина девятого.

— Да… — ответила она. И положила руку на сиденье между ними. Она попыталась сделать это словно бы между прочим, но намек вышел вполне прозрачным.

Ладонь Парка легла поверх ее руки.

Такой уж это был вечер. Всякий раз, когда Элеанора косилась на Парка, она ловила его взгляд. Стоило ей подумать, не поцеловать ли его — он закрывал глаза.

«Теперь он читает мои мысли», — думала Элеанора.

— Хочешь есть? — спросил он.

— Нет.

— Ладно.

Он убрал руку и вставил ключ в зажигание. Элеанора ухватила его за рукав прежде, чем он успел завести мотор.

Парк выронил ключи и — единым движением — повернулся к ней и сгреб в объятия. Именно так. Сгреб. Он всегда оказывался сильнее, чем ожидала Элеанора.

Если бы кто-нибудь взглянул на них сейчас — а это было нетрудно при отсутствии тонированных стекол, — он решил бы, что Элеанора и Парк занимаются подобными вещами постоянно. И не поверил бы, что они делали это только однажды.

Но на сей раз все было иначе.

На сей раз они двигались вперед не маленькими осторожными шажками, точно в игре «Мама, можно?».[125] И не начали с поцелуев. Делать все по порядку было слишком долго. Элеанора задрала рубашку Парка и залезла к нему на колени. А Парк все сильнее прижимал ее к себе, хотя ближе уже было некуда.

Элеанора была зажата между Парком и рулем, и когда он сунул руку ей под рубашку, она спиной нажала на гудок. Оба подскочили, и Парк нечаянно укусил Элеанору за язык.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Да, — сказала она, радуясь, что Парк не отдернул руку. Язык, кажется, не кровоточил. — А ты?

— Да…

Он тяжело дышал, и это было чудесно.

«Я сделала это с ним», — подумала она.

— А тебе не кажется… — начал Парк.

— Что?

Возможно, он полагал, что им следует остановиться.

«Нет, — подумала она. — Нет, не кажется. Не кажется, Парк».

— Тебе не кажется, что тут немного тесновато? Может, переберемся на заднее сиденье?..