— Я изменилась.

— Неожиданно, после восьми месяцев одержимости, ты вот так вдруг изменилась, да?

— Неожиданно? — Энджи покачала головой. — За последний год я лишилась отца, дочери и мужа. Как ты думаешь, можно пережить все это и не измениться? Но, Кон, единственный человек, из-за которого у меня болит душа, из-за которого я не сплю по ночам, — это ты. Папе и Софи… им суждено было уйти. А тебя… — Ее голос дрогнул. — Тебя я бросила и потеряла. Мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Я оттолкнула тебя, и мне трудно жить с этим.

— Я видел, как глубоко ты переживаешь.

— И я поставила свои переживания во главу угла. — Энджи нежно погладила его по щеке. — Но ведь и ты переживал!

— Да, — произнес Конлан.

Они молча смотрели друг на друга. Энджи не знала, какие еще нужны слова, чтобы он понял ее чувства, ее желание.

— Возьми меня, — вдруг произнесла она, сама изумившись своей смелости.

Она понимала, что говорить такие вещи — безумство, но вино сделало ее храброй.

Конлан хрипло рассмеялся. Смех его прозвучал неестественно.

— Это не так-то просто.

— Почему? Всю свою жизнь мы следовали правилам. Сначала поступили в университет, потом сыграли католическую свадьбу, потом стали строить карьеру, потом занялись детьми. — Энджи помолчала. — Вот на этом месте мы и споткнулись. Мы как животные в Калахари: завязли в грязи и умерли. — Она опять наклонилась к нему, да так близко, что он мог бы поцеловать ее, если бы захотел. — А теперь у нас нет карты, мы не знаем дороги, мы просто два человека, которые прошли трудный путь и вдруг оказались в совершенно незнакомом месте. Затащи меня в постель, — тихо проговорила она.

Конлан чертыхнулся. В его голосе слышались и гнев, и смирение, и Энджи решила идти до конца:

— Пожалуйста, люби меня.

Конлан застонал, обнял ее, прошептал: «Черт тебя подери» — и припал к ее губам.

На следующее утро Энджи проснулась под знакомый стук дождя по крыше. Конлан обнимал ее и прижимал к себе даже во сне. Она лежала, слушая его мерное дыхание и кожей ощущая тепло его тела. Ей было хорошо и уютно.

Они спали в этой позе — как две вложенные одна в другую ложки — всю свою семейную жизнь. Она уже успела забыть, как это приятно — чувствовать себя защищенной его объятиями.

Энджи отодвинулась. Ей нужно увидеть его… Она прикоснулась к его лицу, провела пальцем по морщинкам, которые оставила на его лице боль. У нее были такие же, каждая морщина становилась отпечатком всего того, что они приобрели и потеряли. Раньше или позже жизнь у каждого на лице оставляет свой след. Однако у Конлана все еще были черты того юноши, в которого она когда-то влюбилась. У него были такие же высокие скулы, рот сохранил прежние очертания, в волосах еще не появилась седина.

Конлан открыл глаза.

— Доброе утро, — произнесла Энджи низким, незнакомым ей голосом.

«Это любовь, — подумала она, — она меняет женщину, даже ее голос».

— Доброе утро. — Конлан поцеловал ее и отстранился. — Что дальше?

Энджи не удержалась от улыбки. В этом весь Конлан. Вся эта теория насчет отсутствия карты неприемлема для человека, который зарабатывает на жизнь тем, что ищет ответы. Для себя она уже знала ответ. Она получила его в то мгновение, когда увидела его в театре в Сиэтле, а может, и задолго до этого. Но один раз они уже потерпели неудачу, и эта неудача оставила на них свою отметину, нанесла им огромный вред.

— Наверное, будем смотреть, что произойдет, — ответила она.

— У нас это никогда не получалось — ждать и смотреть. Ты же нас знаешь. Мы из тех, кто строит планы.

Нас. Мы.

На сейчас этого достаточно. Это даже больше, чем она ожидала.

— Нам нужно стать другими, правда? — сказала она.

— Ты-то уже изменилась.

— Утраты меняют женщину.

Конлан вздохнул при упоминании об их утрате, и Энджи пожалела о своих словах. Но разве можно отменить прожитое? Когда-то их любовь была наполнена надеждой, радостью и страстью. Они были молоды и верили в будущее. Под силу ли двум умудренным опытом людям найти обратную дорогу ко всему этому?

— Мне нужно успеть на работу к полудню.

— Позвони и скажись больным. Они бы…

— Нет. — Конлан быстро перекатился на край кровати и встал. — Энджи, нам с тобой всегда было хорошо в постели. С этим у нас проблем не было. — Обнаженный, он несколько мгновений стоял и смотрел на нее. Взгляд у него оставался бесстрастным, Энджи так и не смогла ничего прочесть по его глазам.

Конлан со вздохом наклонился, подобрал с полу одежду и стал одеваться. Тем временем Энджи лихорадочно соображала, придумывала, что бы такое сказать, чтобы удержать его. Но ей на ум приходило только одно: «Два раза за этот год я видела, как он плачет в своем кабинете». Она действительно разбила ему сердце. И что она может сказать ему после этого? Слова эфемерны, как дыхание.

— Возвращайся, — наконец проговорила она, когда Конлан подошел к двери. — Когда-нибудь. Когда будешь готов.

Он остановился, повернулся к ней:

— Вряд ли я смогу. Прощай, Энджи.

И ушел.

Мария заметила несвойственную ее дочери рассеянность и несколько раз заговаривала об этом, но Энджи знала, что лучше ей ничего не рассказывать. Пикантная новость о том, что она переспала с Конланом, быстро распространится среди членов семьи, а ей совсем не хотелось выслушивать шестнадцать мнений об этом, к тому же — что было гораздо важнее — она опасалась, что их страхи полностью уничтожат ее надежду на то, что рано или поздно Конлан вернется к ней.

Поэтому она решила сосредоточиться на насущных проблемах. В частности, на том, что Лорен пропустила еще один рабочий день и даже не сочла нужным позвонить. Энджи отправила ей несколько сообщений, но ни на одно из них не получила ответа.

— Энджела.

Она сообразила, что мама обращается к ней, и положила телефон.

— Что, мама?

— Сколько еще ты будешь стоять здесь и таращиться на телефон? Тебя ждут посетители.

— Боюсь, она попала в беду и нуждается в помощи.

— У нее есть мать.

— Иногда подростки не все рассказывают своим родителям. А что, если ей ужасно одиноко?

Мария вздохнула:

— Тогда иди спасай ее. Только не делай глупостей, будь осторожна.

Это был дельный совет. Разумный. Прошло уже два дня, а от Лорен не было никаких вестей, и у Энджи с каждым мгновением крепло ощущение, что случилось нечто плохое.

— Завтра, — твердо сказала она.

Лорен было все труднее приноравливаться к обычной школьной жизни. Она чувствовала себя инопланетянкой, оказавшейся на планете без каких-либо средств к существованию или навыков для выживания. На уроках она шла невнимательной, перестала общаться с одноклассниками, за обедом практически ничего не ела, опасаясь, что ее стошнит. «Ребенок… ребенок… ребенок» — это была единственная мысль, бившаяся у нее в мозгу.