Мужчины – довольно стеснительные существа. Как бросить жену с двумя детьми, тут мы ничего, не стесняемся, а во всех других случаях иногда прямо ой.

Однажды в очереди в аптеке я и сам был готов провалиться сквозь землю. Хотя лично со мной не происходило ничего постыдного: я скучно стоял за своей микстурой от кашля. А вот мужичок средних лет у окошка провизора горел синим пламенем.

Он предпринимал все новые попытки объяснить, что ему нужно, не называя, что ему нужно. Мужская половина очереди уже давно догадалась, но женщину-провизора, не привыкшую к такой щепетильности в своем учреждении, все никак не озаряло.

– Ну, мне такие таблетки для поднятия мужского настроения…

– «Новопассит»?

– Ну, нет, другого настроения – мужского!

Аптекарша, впервые услышавшая про такой медицинский феномен, как мужское настроение, не моргая смотрела прямо перед собой в точку в надежде, что мужичок как-нибудь сам рассосется в воздухе.

– Ему, наверное, виагра нужна, – не сдержавшись, громко предположил амбал за моей спиной.

– Не мне, не мне, – сразу взвился мужичок, – а моему дедушке.

– Вам именно виагру-виагру или что-то другое? – утончила беспощадная аптекарша.

Теперь настала пора мужичку часто моргать и смотреть в точку перед собой: он впервые услышал про виагру-виагру.

– Лучше вот это, в черной упаковке, возьми, – сказал амбал мужичку и ткнул пальцем в витрину рядом с собой, за которой лежало что-то черное.

Витрина на мгновение прогнулась, но не треснула.

Мужичок продолжал хлопать глазами и сомневаться.

– Бери-бери, твоему дедушке точно понравится, – сказал амбал и, хитро подмигнув, добавил: – Мне мой дедушка рассказывал…

Мужики в пьяных разговорах друг с другом – все как на подбор Калигулы, долбокрушители всего движимого. Кого не послушать – только щепки от девушек летят.

Но есть одна стадия, одна единственная, где-то между 0,7 и 0,8 водки, в среднем, плюс-минус в зависимости от комплекции, когда можно услышать заповедное. На этой стадии, в этой сумеречной зоне, мужчины вдруг начинают делиться друг с другом сокровенными историями про то, как однажды они были очкастым слоненком из мультфильма «38 попугаев», с хоботом долу. Про то, как с ними случился последний день Помпеи. Не в историческом, а в физическом смысле. Про то, как Илон Маск испытывал свои первые «Фальконы», и они не взлетали.

Про такое не прочитаешь в «Men’s Health». Итак, мужчины рассказывают друг другу про эпизоды мужской несостоятельности, про то, что хранится в их заколоченных крест-накрест чуланах под грифом «совершенно секретно».

О, это эпос, похлеще «Калевалы». Какому-нибудь женскому глянцу – на три года публикаций.

Искривление временного континуума, при котором несколько пьющих мужиков идеально совпадают в микроскопической точке между 0,7 и 0,8 водки, – редкость. Я был свидетелем подобного разговора лишь раз в жизни, однажды в девяностые, под утро на кухне пятиэтажки. Нас собралось (или осталось) пятеро, включая меня.

– Ну, на ней был такой халат. Ну, такой, синий с цветочками, – поделился первый.

– И че? – спросили остальные четверо (тут они по драматургии выступали как бы от лица женского глянца, поэтому и недоумевали).

– Как че, как че, у Фрекен Бок в мультике про Карлсона был точно такой же, я вспомнил, вот у меня и…

– Она волосы распустила, – выдал второй.

– И че? – спросили мы.

– Как че, как че, мне же нужен пучок, как у нашей географички в седьмом классе, вот у меня и…

Тут что-то выдал и я. Точнее не что-то, конечно же, я помню, что именно. Но добровольно сдаваться не буду. Заблюрю, по праву автора.

– Она не ползла, – выдохнул четвертый.

– Как не ползла? – не поняли мы.

– Как не ползла, как не ползла, как в «Девять с половиной недель» не ползла. Я ей говорю, ползи, пожалуйста, а она: у тебя ковра на полу нет, я коленки сотру, вот у меня и…

В рюмках уже было разлито по 0,85, а пятый что-то молчал.

Пацаны такого не поняли. То есть все мы уже качественно опозорились, а этот что, хочет чистеньким уйти?! К слову, пятого никто толком не знал. Это был деревенский парень из глубинки, который за свои двадцать лет впервые увидел Москву три дня назад. Его привел с собой кто-то из наших, то ли первый, то ли четвертый.

Деревенщине попеняли. Он шмыгнул носом и начал:

– У нее фингал был под глазом – синющий! Мы на свидание на ледяную горку у магазина ходили кататься, она прям рыбкой и саданулась…

Московский бомонд поморщился. Да уж, вот это преамбула, врагу не пожелаешь.

– Ой, а пятки у нее были холодные, как холодец. Тогда морозы стояли, а у нас печка старая, падла, не тянула…

При слове «холодец» у нас, у всех четверых, заметно опустились уголки ртов.

– А потом, когда мы это, ну, в общем, начали обниматься, она вообще ржать начала – по телику «Том и Джерри» показывали на ночь глядя…

Мы переглянулись. Это был трехочковый, слэм-данк, фаталити.

– Вот у тебя и… – дружно подсказали мы деревенщине полагающийся рефрен.

– Вот у меня и чпок! До самого утра балагурили.

Чпок у него, чпокальщик фигов, балагур. Одно слово, деревня. ЗОЖ, свежий воздух, прогулки босиком.

А у нас что в Москве в те годы? МПЗ, Капотня, «пятерки» без глушителей, да еще и Черкизон как раз в тот момент прямо под окнами открыли.

Экология – понимать надо.

У Семы есть племянник, студент. Сема его опекает за глаза называет «хипстер Веня». «Хипстер» – потому что моему ровеснику Семе это слово кажется достаточно обидным. Из формальных признаков хипстера у племянника присутствует только борода, но это так себе критерий. С таким же успехом хипстерами можно назвать основателей марксизма-ленинизма. А «Веня» – потому что он Веня. Для Семы это имя тоже почему-то ругательное. Он вечно костерит своего старшего брата за то, что тот дал своему сыну такое имя, по мнению Семы, беспомощное и вялое, обрекающее своего носителя на беспомощность и вялость. Сема верит во все такое, а также в нумерологию.

Как-то довольно продолжительное время, чуть ли не целый, страшно сказать, месяц, хипстер Веня был влюблен в некую однокурсницу. Он бродил вокруг нее котом, распушал хвост, пел кошачьи серенады. Веня прожужжал о ней все Семины уши и даже пару моих, отчасти. Мне особенно запомнился один эпизод из этой его любви с односторонним движением, по которой Веня грандиозно ехал на своем «Камазе» во всю ширину полосы.