К киевским развлечениям надо отнести хорошие театры: городскую оперу и театр Соловцова. Как опера, так и драматический театр были поставлены в Киеве хорошо. Здания были хорошие, и состав трупп был обыкновенно много выше среднего, а периодами прямо первоклассный. Петербургские и московские знаменитости, а также итальянцы постоянно наезжали на гастроли. Выдвигающиеся таланты обыкновенно не миновали киевской сцены. Затем, если добавить концерты наезжавших знаменитостей, интересные лекции и различные сообщения, можно понять, что Киев или, правильней, киевская жизнь представляла интерес на всякие вкусы.

Что касается самого города с его историческими памятниками, Киево-Печерской лаврой, чудесными окрестностями и красотой расположения самого города с массой богатой растительности и очень хорошим климатом, то он привлекал к себе все сердца. Я прожил в Киеве двенадцать лет и с каждым годом его больше и больше любил.

Для офицеров Генерального штаба требовалось отбывать строевой ценз, то есть командовать ротой (или эскадроном) и батальоном (для идущих по кавалерийской линии требовалось пройти курс парфорсной охоты и быть прикомандированным к кавалерийской школе); затем требовалось отбыть в штаб-офицерских или генеральских чинах курс прикомандирования к артиллерии.

Я принял роту в 131-м пехотном Тираспольском полку в октябре 1899 года. Досталась мне 16-я рота (давалась рота, командир которой командировался в офицерскую стрелковую школу). Командовать ротой надо было год. Хотя требования службы к 1899 году, по сравнению с периодом моего пребывания в саперном батальоне (1888—1894 гг.), значительно повысились, но основные положения мало изменились, и мое шестилетнее пребывание в строю мне очень облегчило командование ротой. Главное, что требовалось, – это добросовестность и личное за всем наблюдение.

Наиболее трудным и ответственным отделом в командовании ротой была правильная постановка подготовки новобранцев. В этом отношении я справился с задачей вполне успешно; все же прочие отделы воспитания и обучения роты дались мне легко, и моя рота как по стрельбе, так и по строю оказалась к концу лета 1900 года одной из лучших в полку.

Состав офицеров в полку был, за ничтожными исключениями, очень хороший. Один был крупный недостаток: здорово пили водку. Я это сразу заметил и объявил, что водки совсем не пью; изредка выпивал рюмку коньяку. Это меня предохранило от участия в попойках, которыми часто заканчивались обеды в офицерском собрании во время лагерного сбора.

Командир полка был шляпа и безумно боялся начальства. Это, конечно, отражалось на батальонных и ротных командирах, которым в случае каких-либо неприятностей свыше приходилось выкручиваться самим. А неприятностей всякого рода было много из-за неладов между собой командира XXI армейского корпуса и начальника 33-й пехотной дивизии.

Командиром корпуса был генерал Водар, а начальником дивизии – генерал Кононович-Горбацкий138. Оба властные и самостоятельные. Друг друга ненавидели. Говорили, что счеты у них были старые, со времени приема Кононовичем-Горбацким Константиновского военного училища от генерала Водара. Так это или не так, но генерал Водар не упускал случая сделать какую-нибудь неприятность начальнику дивизии, а последний старался корректно, но ядовито парировать направляемые на него удары. Страдали же, конечно, подчиненные: паны дерутся, а у хлопцев чубы летят! Как я сказал, в Тираспольском полку положение осложнялось тем, что командир полка не принимал на себя удары, а старался их перенести на своих подчиненных. При этой обстановке нужно было держать ухо востро! Отлично понимали эту обстановку и солдаты. Было несколько случаев, когда было ясно, что солдаты нарочно подводили нелюбимого ротного командира.

У Водара было несколько пунктиков, из них главные: чистота, требование правильного ведения хозяйственных работ и устройство для них необходимых приспособлений, требование принятия всех мер, чтобы солдаты были хорошо обставлены при исполнении хозяйственных работ и чтобы с ними не случалось никаких несчастных случаев. В случае же, если такой несчастный случай происходил, всех замучивали рядом расследований, и надо было доказать, что все меры для его предотвращения были приняты и случай действительно «несчастный».

Особенно трудно было удовлетворить Водара в смысле чистоты. Проходя по ротам и имея на руках белые замшевые перчатки, он запускал руку за печку, в какой-нибудь угол, и горе было ротному командиру, если перчатка оказывалась вымазанной или командир корпуса вытаскивал из какого-нибудь угла на свет Божий какую-нибудь дрянь. Помню ужас одного из ротных командиров, когда Водар вытащил из-за печки ободранные и неимоверно грязные подштанники. Виновный открыт не был, но было ясно, что кто-то из солдат подвел своего ротного командира, которому здорово влетело от Водара.

Я слышал рассказ (может быть, анекдот, но характерный относительно Водара), как один солдат, подметавший дорожку в лагере и увидевший издали подходившего командира корпуса, сказал другому солдату: «Хочешь, я посажу под арест командира роты?» – «Да, хочу; посади, если можешь». Тогда солдат содрал с длинной палки метлу, палку забросил за палатку, а сам стал подметать дорожку метелкой, низко согнувшись к земле. Подошедший Водар поздоровался с вытянувшимся во фронт солдатом и спросил: «Почему ты подметаешь метелкой без рукоятки?» – «Не могу знать, Ваше Высокопревосходительство. Так что фельдфебель приказал подмести и взять метелку в цейхгаузе, а я там взял эту – другой не было!» В результате якобы командир роты и фельдфебель были посажены под арест.

Испытал и я несколько неприятностей от генерала Водара. Как-то поздно вечером явился ко мне на квартиру фельдфебель и доложил: после вечерней переклички несколько солдат, через отделенного и взводного командиров, попросили у него, фельдфебеля, разрешение попрыгать через горизонтальный брус. Фельдфебель разрешил. Поставили горизонтальный брус, трамплин и на другой стороне тюфяк. Сам фельдфебель и взводный унтер-офицер присутствовали при перепрыгивании через брус. Сначала все шло вполне благополучно, но затем один из солдат неудачно прыгнул, упал и сломал себе руку и ногу.

Случай, конечно, несерьезный, но оказывался серьезным вследствие недавнего приказа командира корпуса о том, что, если будут допускаться упражнения на машинах без присутствия офицеров, ответственности будут подвергаться все начальствующие лица, до командиров полков включительно. Осложнялся вопрос еще тем, что именно вопрос о прыгании через горизонтальный брус обсуждался мною с фельдфебелем: фельдфебель мне накануне доложил, что солдаты перед сном очень любят попрыгать через брус, и спросил меня, как быть вследствие приказа командира корпуса.

Дело было зимнее, рано темнело, и солдаты толкались в роте по вечерам без движения. Младший офицер был болен, а я просто не мог постоянно просиживать по вечерам в роте. Я ответил фельдфебелю: «Горизонтальный брус, хотя и «машина», но совершенно не опасная; нельзя разрешать без офицера делать гимнастику на параллельных брусьях, на трапециях, на наклонной лестнице; но прыгать через брус я разрешаю, при обязательном наблюдении со стороны унтер-офицера и тебя как фельдфебеля».