отъезжал от места засады. Положение казалось крайне опасным, и Кавальканти обратился в бегство. Старший сын Корсо бросился в погоню.

Бока лошади Гвидо потемнели от пота. Дробный стук копыт смешивался с пульсированием крови в висках. Все холеное тело Гвидо трепетало, ожидая удара острой стали — резкого и неумолимого. И удар произошел. Дротик неприятеля поразил Кавальканти в левое предплечье. Рукав красивого кафтана быстро окрасился кровью.

«Только бы не упасть», — твердил себе Гвидо. Он решил, что рана смертельна, и ждал, когда потеряет сознание. Тем не менее не забывал гнать лошадь.

Вскоре прискакали мстители. Сын Корсо повернул к своим.

— Надо догнать их… — слабым голосом попросил Гвидо.

Братья Черки, однако, занялись его раной, которая оказалась не опасна, но очень болезненна, поскольку дротик прошел по касательной и располосовал большой кусок кожи.

Так бесславно, получив увечье, но не отомстив, Гвидо возвратился домой. На следующий день к нему пришел гонфалоньер и объявил: по решению городской синьории за нападение на семью почтенного гражданина Флоренции, мессира Корсо Донати, мессир Гвидо Кавальканти приговаривается к штрафу в 1200 золотых.

— Почему же его не приговорили к штрафу, когда он потчевал меня отравой? — риторически вопросил Гвидо. — Ничего себе сумма! Я так пойду по миру.

Гонфалоньер ответил:

— На вашем месте я бы радовался этому штрафу и благодарил Бога, что вас не отправили в изгнание, как, например…

— Ну, это уж вы совсем загнули! — сердито оборвал его поэт, осторожно трогая раненую руку.

Глава двадцать четвертая. Приорат

Гвидо Кавальканти не случайно стал другом нашего героя. Их судьбы удивительно похожи, как будто их призвали в мир исполнять одну и ту же задачу. Гвидо был старше Данте, но ненамного. В источниках его годом рождения чаще всего считается 1259-й, но этот год определен не по каким-либо документам, а на основании даты первого заседания Гвидо Кавальканти в составе Общего совета Флорентийской коммуны. Оно произошло в 1284 году, а к участию в этом мероприятии допускались лица, достигшие 25-летнего возраста. Правда, есть возражение: Якопо да Пистойя, профессор факультета искусств Болонского университета, посвятил Гвидо свой трактат «О всеобщем счастье» («Tractatus de summa felicitate»; до 1280), а такое серьезное сочинение вряд ли могло быть посвящено человеку, не достигшему двадцати лет, а, скорее всего, другу-ровеснику. В этом случае Гвидо мог оказаться старше лет на десять. Но возраст здесь не так важен, как общая направленность жизни. Гвидо, так же как и Данте, находил новые пути в итальянской поэзии, так же, если не в большей степени, замешивал свою философию на античных категориях и так же сильно стремился реализоваться в политике.

Вот только повезло ему меньше, чем нашему герою. Сколь ни трагичной кажется судьба Данте-изгнанника, Гвидо все же оказался менее удачлив на всех стезях деятельности. Он рвался к политической жизни едва ли не сильнее нашего героя, занимал активную позицию в партии белых гвельфов, добился членства в Общем совете города. Но все его достижения разбились о те самые, печально известные «Уложения о справедливости» Джанно делла Беллы, согласно которым в цехи запрещалось записываться тем гражданам, чей род насчитывал трех и более нобилей. Гвидо, в отличие от менее родовитого Данте, по этой причине не имел права стать цеховиком. В итоге Данте дошел до приората, а Гвидо пришлось отказаться от политики. Возможно, он, так же как Данте, пытался войти в круг ученых философов и докторов. Во всяком случае, его канцону «Дама меня просила» («Donna me prega») прокомментировал на латыни крупнейший медик того времени Дино дель Гарбо.

Эта канцона стоила внимания великих умов несмотря на вроде бы легкомысленное название. Она считается одним из самых сложных стихотворений чуть ли не всей итальянской литературы. Она буквально напичкана философской терминологией того времени. Гвидо в этом произведении рассматривает любовь с разных сторон: ее сущность, ее проявления, ее последствия. Виртуозность формы стиха не уступает глубине содержания — строки делятся на два, иногда даже три полустишия и связываются рифмами. Без сомнения, Данте восхищался этой работой своего друга и цитировал ее в своем трактате «О народном красноречии».

Образ Беатриче как идеальной возлюбленной тоже сложился не без влияния творчества Гвидо Кавальканти в целом и канцоны «Дама меня просила» в частности. Гвидо пишет, что любовь появляется при виде возлюбленной, но на самом деле возлюбленную увидеть нельзя. Если считать Гвидо последователем философского учения немецкого теолога Альберта Великого (1200–1280) или Блаженного Августина (354–430) с чертами томизма (что часто делают исследователи его творчества), то смысл в том, что возлюбленная рассудком непостижима. Этот миф о непознаваемости женщины — фундамент всей поэзии Кавальканти, именно из него вырастает дантовская Беатриче, которая почти обожествляется.

Самое удивительное, что под свою философию Гвидо подводил подобие научной базы. Он отождествляет возлюбленную с «дневной звездой» («stella Diana»), то есть с солнцем, и наблюдает, как, превратившись в «сияние», женщина утрачивает свои земные свойства. Его рассуждения созвучны космогонической теории образования вселенной посредством излучения, популярной у современных ему физиков. В то же время эта философия глубоко трагична. Его возлюбленная безжалостно благородна и вызывает в сердце поэта страх, который уносит его жизненную силу.

Поэзия Кавальканти, относящаяся к литературному направлению «дольче стиль нуово»[51], оказала на Данте колоссальное влияние, но в итоге ученик затмил учителя.

Так же как и наш герой, Кавальканти стал изгнанником, причем, очень вероятно, это произошло с подачи Данте или при его поддержке, поскольку все решал Совет приоров. Правда, встречаются сведения о каком-то потерявшемся письме Данте, в котором он открещивался от обвинения в изгнании своего друга, объясняя это тем, что к тому моменту он якобы уже не был приором. Увы, точно по этому поводу пока ничего сказать нельзя, поскольку часть архива Флорентийской коммуны утеряна. Остается надежда, что дотошные итальянские исследователи найдут какие-нибудь новые документы и организуют очередной судебный процесс над людьми, умершими полтысячелетия назад. Во всяком случае, приговор, вынесенный самому Данте Алигьери в 1302 году, был отменен флорентийским горсоветом уже в XXI веке, а точнее — в 2008 году.

* * *

Джемма ткала очередной гобелен. На этот раз она замахнулась на сложный сюжет — поединок рыцаря с драконом. Образцов для работы над рыцарской фигурой у нее имелось предостаточно, а воплотить чудовище оказалось намного сложнее. Она не раз ходила на Меркато-Веккьо, рассматривая на прилавках гобелены, но подходящей драконьей позы ни на одном из них не находила. Только однажды ей попался на глаза гобелен с изображением льва, прыгающего со скалы на косулю. Джемма долго рассматривала яростного зверя, запоминая положение львиного туловища и лап, дабы использовать в