— Хорошо, дружище, я, так и быть, скажу, что мне нужно. Не пять, а тридцать тысяч за поездку, вот что. И знай, что Джек Страйкер не помирится на меньшей сумме.

— Ты шутишь, Джек?

— Нет, Билль, я не шучу и уверен в этом так твердо, как никогда в жизни не был уверен. Мы оба, и ты и я, должны получить по тридцати тысяч этого желтого товара — не меньше, сколько бы там ни нашлось его.

— А может быть, там и нет столько?

— И есть, и будет. Как я ни стар, а слух у меня острый, не хуже прежнего, и я могу на него смело положиться. Прошлой ночью я слышал, как Падилла шептался к кем-то из испанских молодчиков, и это навело меня на некоторые размышления.

— Что же ты слышал?

— То, что здесь пахнет суммой в триста тысяч долларов.

— Черт возьми, а ведь они говорили, что тут куда меньше.

— Не важно, что они говорили. Я-то теперь говорю тебе определенно, что это так. Конечно, им выгоднее показать как можно меньше, так как нам полагается процентная плата. Но я вовсе не намерен подчиняться их затеям. И тебе советую сделать то же самое, Билль. Мы оба можем рискнуть на то, на что идут остальные.

— Это, пожалуй, верно.

— Конечно. И раз дело так обстоит, нам следует получить равную с ними долю. Мы ее получим непременно, если будем дружно держаться вместе.

— Правильно!

— Мы и так подвергаемся риску очутиться на виселице: если дело не выгорит, то нам не миновать этого удовольствия. А что кровопролитие будет еще до конца дела, за это я ручаюсь.

— Что же ты посоветуешь предпринять? Ты знаешь, Джек, что я всегда готов поддержать тебя, что бы ты ни затеял.

— Я хочу, чтобы была ровная дележка между всеми, и требую этого определенно. Почему четыре испанца должны получить больше, чем мы? Как я заметил, двое из них — Гомец и Гернандец — приударили за женщинами. Легко убедиться, что это входит в их планы; к тому же я сам слышал их разговор об этом. Гомец ухаживает за блондинкой, а Гернандец за брюнеткой. Впрочем, пусть делают, что хотят, это дело не мое. Но зато можно думать, что они не будут так жадны к желтому товару. Что же касается Гомеца, то ясно, что он их главарь, а второй штурман, который нас нанимал, — у него в подчинении. Их беседу я и подслушал. Гомец говорил Падилле, что золотой песок, аккуратно уложенный в шкапах кают, ценится в триста тысяч долларов. А так как нас всех одиннадцать человек, то на каждого, если я верно считал, придется почти тридцать тысяч. Билль Девис, повторяю тебе еще раз, что мы должны отстоять свои права.

— Ну, разумеется, но я боюсь, что трудно будет их уговорить.

— Нисколько, если мы сумеем им доказать, что мы думаем и об их пользе. Четыре испанца собираются все поделить между собой. Но нас остальных — семеро, и когда я скажу им то, что сказал тебе, то они все к нам примкнут, если, конечно, они не последние дураки.

— Ну, дураками они не будут: разница чуть не в двадцать тысяч на каждого придаст им ума. Но как пойдет дело, или, как пишут в театральных листках, какова программа?

— Вот что, брат; насколько я в курсе дела, мы должны идти вперед, пока не доберемся до какого-нибудь берега вблизи Панамского перешейка. Там, как только мы увидим землю, судно будет потоплено, но предварительно мы, конечно, выгрузим товар на лодку и перевезем его на берег. По словам Гомеца, мы пристанем к какой-то известной части берега. Там, приведя все в должный порядок, мы двинемся в город, где постараемся приличным образом объяснить наше появление. Иначе нас могут остановить в пути, и тогда все наши труды пропадут даром, да еще в придачу нас вздернут…

— А девушки?

— Они должны ехать вместе с Гомецем и Гернандецем. Как они это проделают, Джеку Страйкеру неизвестно. Как это обыкновенно бывает, женщины, наверное, явятся помехой; из-за них вся компания может попасть впросак. Тем не менее приходится считаться с этим неудобством, так как оно неизбежно. Оба молодца, по-видимому, сильно увлеклись. Что ж, пусть себе увозят девиц. Благодаря этому, как я уже говорил, они при дележке денег будут уступчивее.

— А что станется с другими? Например, со старым испанцем и шкипером, с черным коком и старшим штурманом?

— Они вместе с судном пойдут ко дну. И как только мы очутимся в виду берега, я собираюсь им всем размозжить головы.

— Ну, Джек, за первых трех я медного гроша не дам. Они иностранцы и чернокожие, — значит, для нас ничто. Но раз Блю наш земляк, мне не хотелось бы, чтобы ему пришлось так круто.

— Чепуха, Билль Девис, какое дело тебе или мне до подобных чувств? Земляк, нечего сказать! Хороша страна, где морят голодом десять миллионов людей, подобных нам с тобой, и, если мы пытаемся захватить то, что по естественному праву принадлежит нам, нас в ручных кандалах и с железными украшениями на ногах выпроваживают вон, за тридевять земель. Песни про родину и земляков — все это вздор и ханжество. Если мы его выпустим, то, чего доброго, встретимся с ним, когда нам это будет вовсе не удобно. Нет, уж пусть испытает то же, что и трое остальных. Это необходимо, если мы не хотим болтаться на виселице.

— Пожалуй, ты прав, Джек Страйкер, хотя мне его жалко. Но почему испанцы медлят? Отчего они ждут прибытия в Панаму? Раз желтый товар тут, можно бы его тотчас и захватить, и тогда у нас осталось бы больше времени на то, чтобы обсудить, как правильно устроить дележ. Что же мешает забрать его немедленно?

— Дело вовсе не в том, чтобы поскорее захватить его. Это совсем не трудно, и,