Я была полна решимости сделать это, не затрагивая персональных верований судьи.

На парковке я позвонила в «Хуцпу» матери, и она сразу сняла трубку.

– Что за фамилия Хейг?

– Ты имеешь в виду, как у генерала?

– Угу.

– Звучит как немецкая, быть может, – предположила она. – Не знаю… А что?

– Я говорю о религиозной принадлежности.

– По-твоему, я этим занимаюсь? – спросила мама. – Сужу о людях по их фамилиям?

– Неужели все нужно воспринимать как обвинение? Просто мне надо сообразить, что сказать судье, когда приду к нему в кабинет.

– Я думала, весь смысл профессии судьи в беспристрастности.

– Верно. Точно так же, как весь смысл звания «Мисс Америка» – содействовать миру на земле.

– Не помню, еврей ли Александр Хейг. Знаю, что твоему отцу он нравился, потому что поддерживал Израиль.

– Ну, даже если и так, это не значит, что мой судья тоже. Хейга не так просто раскусить, как человека с фамилией О’Мэлли или Гершкович.

– Твой отец однажды встречался с девушкой по имени Барбара О’Мэлли, к твоему сведению, – сказала мама.

– Надеюсь, до того как женился на тебе.

– Очень смешно. Просто хочу сказать, что твоя теория не безупречна.

– Ну, не часто встретишь еврея с фамилией О’Мэлли.

Мама помолчала, потом добавила:

– Думаю, ее бабка и дед поменяли фамилию с Мейер.

Я закатила глаза:

– Мне пора. Не важно, какой он религии, ни одному судье не понравится адвокат, который опаздывает.

Еще когда я встречалась с начальником тюрьмы Койном по поводу охраны Шэя, мне позвонила моя секретарь и сообщила, что судья Хейг хочет видеть советника в федеральном суде на следующее утро, всего через четыре дня после подачи мной иска. Надо сказать, события развивались стремительно. Уже был назначен день казни Шэя, так что суд включил нас в срочный график судебных дел.

Завернув за угол, я увидела Гордона Гринлифа из апелляционного отдела, который ждал у кабинета. Я кивнула ему, а потом почувствовала, как в сумке у меня вибрирует сотовый. Пришла маловразумительная эсэмэска от мамы.

Я захлопнула телефон, и как раз подошел клерк, чтобы проводить нас в кабинет Хейга.

У судьи были жидкие седые волосы и фигура бегуна на длинные дистанции. Я стала разглядывать воротнчок его рубашки, но на нем был галстук: у меня было ощущение, что он мог бы носить на шее распятие, звезду Давида или даже связку чеснока для отпугивания вампиров.

– Ну ладно, мальчики и девочки, – начал он, – кто может сказать, зачем мы сегодня здесь собрались?

– Ваша честь, – начала я, – я подаю иск комиссару Департамента исправительных учреждений штата Нью-Гэмпшир от лица моего клиента Шэя Борна.

– Да, благодарю вас, миз Блум. Я уже, затаив дыхание, прочел ваш иск от корки до корки. Хочу лишь сказать, что предстоящая казнь мистера Борна – это сущая неразбериха. Зачем Союзу защиты гражданских свобод превращать ее в еще больший цирк?

Гордон Гринлиф откашлялся. Он всегда напоминал мне клоуна Бозо, с его клочковатыми рыжими волосами и аллергией, от которой его нос часто краснел.

– Это заключенный-смертник, пытающийся отсрочить неизбежное, Ваша честь.

– Он не пытается ничего отсрочить, – возразила я. – Он лишь пытается искупить свои грехи, поверив в то, что должен умереть таким образом, чтобы добиться спасения. Он первый скажет вам, чтобы его казнили завтра же, но если только через повешение.

– Сейчас две тысячи восьмой год, миз Блум. Мы казним преступников путем смертельной инъекции. Мы не прибегнем к более устаревшей форме казни, – заявил судья Хейг.

– Но, Ваша честь, – кивнула я, – при всем уважении, если Департамент исправительных учреждений признáет смертельную инъекцию неприемлемой, приговор может быть приведен в исполнение через повешение.

– У Департамента исправительных учреждений нет проблем с летальной инъекцией, – вставил Гринлиф.

– Проблема есть, когда нарушаются права мистера Борна, оговоренные в Первой поправке. Он имеет право отправлять свои религиозные обряды даже в стенах тюрьмы – вплоть до и включая момент казни.

– О чем вы говорите?! – взорвался Гринлиф. – Ни одна религия не настаивает на пожертвовании органа. Только потому, что какой-то индивидуум забивает себе голову бредовыми идеями о жизни – или смерти, – это не расценивается как религиозный обряд.

– Вот это да, Гордон, – сказала я. – Кто умер и назначил тебя Богом?

– Советники, уймитесь, – вмешался судья Хейг; глубоко задумавшись, он сжал губы. – Действительно, некоторые вопросы нуждаются в конкретизации, – начал он, – и первый из них, мистер Гринлиф: согласится ли штат повесить мистера Борна, вместо того чтобы сделать ему смертельную инъекцию?

– Решительно нет, Ваша честь! Уже идет подготовка к тому способу казни, которая указана в приговоре.

Судья Хейг кивнул:

– Тогда отложим это до суда. Учитывая весьма сжатые сроки, слушание будет ускоренным. Сделаем вид, что не существует такой вещи, как представление документов федеральному суду, сделаем вид, что не существует такой вещи, как ходатайство о проведении упрощенного судопроизводства, – у нас нет на это времени. Вместо этого через неделю я должен иметь списки свидетелей, и я хочу, чтобы через две недели вы были готовы идти в суд.

Мы с Гордоном вышли из кабинета судьи.

– Ты хоть представляешь, сколько потратили налогоплательщики Нью-Гэмпшира на эту камеру смертников?

– Разбирайся в этом с губернатором, Гордон, – сказала я. – Если богатые города Нью-Гэмпшира должны платить за государственное образование, то, может быть, бедные раскошелятся в пользу будущих заключенных-смертников.

Он сложил на груди руки:

– В чем здесь состоит игра Союза защиты гражданских свобод? Мэгги, ты не можешь добиться того, чтобы смертную казнь признали неконституционной, поэтому хочешь воспользоваться религией как запасным вариантом?

– Да, хочу, – улыбнулась я ему, – если это поможет признать смертную казнь неконституционной. Увидимся через две недели, Гордон, – сказала я и, оставив его в недоумении, пошла прочь.

Я три раза набирала номер. И все три раза вешала трубку, как только устанавливалось соединение.

Я не могла этого сделать.

Но надо было. Оставалось две недели на сбор фактов, и, если я готовилась помочь Шэю стать донором сердца, мне нужно было понять, как это осуществить, – и суметь объяснить все в суде.

Когда подключился больничный коммутатор, я спросила, нельзя ли поговорить с доктором Галлахером. Я оставила секретарю свое имя и номер в полной уверенности, что он не быстро ответит на мой звонок, а я тем временем наберусь храбрости, чтобы поговорить с ним. Но телефон зазвонил почти сразу, и потому я очень смутилась, услышав его голос: