– Ортодоксальность устраняет риски, – согласился Флетчер. – Мы говорим вам, что истинно, а что – нет, и вам не надо беспокоиться о том, что вы поймете что-то неправильно. В противном случае вы начнете делить людей на группы. Некоторые получают привилегии, другие – нет. Какие-то Евангелия востребованы, другие лежат под землей тысячи лет. – Он взглянул на меня. – Где-то по ходу дела организованная религия перестала заниматься верой, а стала заниматься тем, как сохранить власть для поддержания этой веры. – Флетчер вырвал листок блокнота с уравнением Иринея, скомкал его и бросил в корзину для бумаг. – Вы сказали, что назначение религии – объединить людей, – заметил он. – Но так ли это? Или же она – намеренно и сознательно – разъединяет их?

Я глубоко вздохнул и рассказал ему все, что знал про Шэя Борна.

Никто из нас не мог уснуть, и не потому, что не пытались.

У людей в толпе есть свои pH, и примечательно то, что они могут моментально меняться. Люди, разбившие лагерь у стен тюрьмы, – те, которых каждый день показывали в вечерних новостях по местному каналу («Мистер Мессия, день 23-й»), – каким-то образом узнали о госпитализации Шэя из-за травмы. И теперь вдобавок к лагерю, устроившему молитвенное бдение ради Шэя, появилась весьма шумная группа людей, воспринявших это как знак: раз уж Шэй так сильно пострадал, значит Бог решил, что он это заслужил.

Почему-то с наступлением темноты они стали шуметь еще больше. Посыпались оскорбления, завязывались драки, некоторые размахивали кулаками. Кто-то прислал Национальную гвардию для патрулирования тюрьмы снаружи и поддержания порядка, но крикунов было никак не унять. Сторонники Шэя запели госпел, чтобы заглушить выкрики противников («Иисус живет! Борн умрет!»). Я слышал их через наушники, и от этого у меня разболелась голова.

Когда я смотрел вечерние новости, у меня возникло ощущение нереальности. Видеть тюрьму и слышать громкие крики толпы, вторящие звучанию моего телевизора, – в этом было что-то от дежавю, только происходило все в данный момент.

– Есть только один Бог! – кричали люди.

Они несли плакаты:

ИИСУС – СВОЙ ПАРЕНЬ, НЕ САТАНА.

ПУСТЬ ОН УМРЕТ ЗА СВОИ ГРЕХИ.

НИКАКОГО ТЕРНОВОГО ВЕНЦА ШЭЮ БОРНУ.

Их отделяли от сторонников Шэя вооруженные охранники, как бы символизируя линию разлома общественного мнения.

– Как видите, – говорила журналистка, – энтузиазм в поддержке Шэя Борна и его беспрецедентного дела о пожертвовании сердца после его госпитализации пошел на убыль. Недавний опрос показал, что лишь тридцать четыре процента жителей Нью-Гэмпшира по-прежнему убеждены в том, что суду следует разрешить Борну стать донором органа, и лишь шестнадцать процентов соглашаются с тем, что его чудеса вдохновлены свыше. А это означает, что подавляющие восемьдесят четыре процента штата согласны с преподобным Арбогатом Джастусом, который сегодня вечером опять с нами. Ваше преподобие, вы с вашими прихожанами уже неделю находитесь здесь, в большой степени способствуя изменению общественного мнения. Что вы думаете по поводу госпитализации Борна?

Преподобный Джастус был по-прежнему одет в тот зеленый костюм.

– Девяносто девять процентов штата считают, что вам следует сжечь этот прикид, – вслух произнес я.

– Джанис, – ответил преподобный Джастус репортеру, – мы в нашей церкви на колесах, разумеется, молимся за скорое и полное выздоровление Шэя Борна после перенесенной травмы. Тем не менее, вознося молитвы, мы обращаемся к единственному Господу: Иисусу Христу.

– Вы хотите что-то сказать тем, кто по-прежнему не согласен с вами?

– Ну да… – Он приблизился к камере. – Я уже вам говорил.

Джанис снова взяла микрофон:

– Нам сообщили, что Борна выпустят из больницы через несколько часов, но врачи не комментируют его состояние…

Неожиданно с края толпы раздался рев, и журналистка закрыла наушник ладонью.

– Подтверждений пока нет, – прокричала она сквозь шум, – но, очевидно, к заднему входу тюрьмы только что подъехала «скорая помощь»!..

На экране камера выхватила из толпы какого-то мужчину, свалившего с ног женщину в лиловой тунике. К ним подоспели вооруженные охранники, но потом между двумя лагерями стали возникать новые потасовки. Шеренга, разделяющая противников, расплылась, и охране пришлось вызывать подкрепление. Камеры выхватили подростка, которого топтала толпа, мужчину, которого охранник ударил по голове прикладом винтовки, и тот упал.

– Отбой, – прозвучал в динамиках голос надзирателя.

Отбой не означает полную темноту в тюрьме – кое-где оставались гореть лампочки. Но я снял наушники и лег на койку, прислушиваясь к шуму мятежа за кирпичными стенами.

Вот к чему это всегда приводит, подумал я. Есть те, которые верят, и те, которые не верят, и винтовки в пространстве между ними.

Эти события разволновали не меня одного. Расчирикался Бэтмен-Робин, несмотря на попытки Кэллоуэя успокоить его.

– Заткни эту чертову птицу! – завопил Тексас.

– Сам заткнись, – ответил Кэллоуэй. – Долбаный Борн! Хоть бы он не вернулся на этот долбаный ярус.

Словно того позвали, двери на первый ярус открылись, и в полумраке появился Шэй, которого под эскортом шести офицеров отвели в камеру. Лицо у Шэя забинтовано, видны только глаза в кровоподтеках. Голова частично выбрита. Он шел, ни на кого не глядя.

– Привет, – пробормотал я, когда Шэй проходил мимо моей камеры, но он не ответил.

Он двигался как зомби, как персонаж научно-фантастического фильма, лобную долю которого удалил какой-нибудь полоумный ученый.

Пятеро офицеров ушли. Шестой остался стоять у двери камеры Шэя, как его персональная охрана. Присутствие надзирателя лишало меня возможности поговорить с Шэем. Фактически его присутствие лишало всех нас этой возможности.

А мы все были сосредоточены на его возвращении и не сразу осознали, что тишина объяснялась не только отсутствием разговора. Бэтмен-Робин уснул в нагрудном кармане Кэллоуэя. Снаружи затих тот адский шум, и воцарилась блаженная тишина.

Америка была основана на свободе религии, на отделении Церкви от государства, и все же я первая скажу вам, что у нас положение не намного лучше, чем у пуритан в Англии в 1770-х. Религия и политика постоянно соприкасаются друг с другом: первое, что мы делаем в зале суда, – клянемся на Библии; занятия в государственных школах начинаются с Клятвы верности флагу, заявляющей о нас как о единой нации перед лицом Бога; даже на наших денежных знаках напечатаны слова: «На Бога уповаем». Вы можете подумать, что среди всех людей адвокат из Союза защиты гражданских свобод вроде меня стал бы решительно этому противиться из принципа, но нет. Я провела полчаса под душем и еще двадцать минут за рулем по пути в федеральный суд, пытаясь придумать наилучший способ привнести в судебный процесс религиозный привкус.