Десятого января 1940 г. на северном участке Западного фронта немецкий самолет, заблудившись в тумане, сделал вынужденную посадку на границе между бельгийской и голландской провинциями Лимбург (обе носят одно и то же название) близ Мешлена-на-Маасе. У одного из летчиков был портфель с оперативными планами, которые он вез в Кёльн на совещание в генеральном штабе. Он, правда, попытался их сжечь, но это ему удалось лишь частично. По полуобгоревшим листам бельгийские военные власти установили, что перед ними не что иное, как план предстоящего немецкого наступления. Эксперты Третьей секции (разведка) бельгийского генштаба в тот же день подтвердили подлинность документов. Король Леопольд III приказал немедленно принять необходимые оборонительные меры, но держать все в строжайшем секрете. Решили поставить в известность об этом только командующих союзными войсками генерала Гамелена (Франция) и лорда Горта (Англия), а также голландского командующего генерала Рёйндерса. Последний внимательно прочитал послание бельгийцев и заявил, что не верит этим сведениям и что, даже если они верны, немцы теперь все переиграют. Его скептицизм был вполне оправдан. Это было уже далеко не первое предупреждение, однако во всех случаях за этим ничего не следовало. Рёйндерсу казалось просто невероятным, чтобы немецкий офицер мог стать предателем. Короче, Рёйндерс счел, что здесь речь шла о широком обманном маневре в общей войне нервов, которую Гитлер умел вести мастерски.

Большинство тайных служб подвержено искушению оценивать достоверность поступающих к ним различных сообщений со всех сторон сообразно с теми представлениями, которые они составили себе. Против такого подхода вряд ли можно возражать. Но он опасен, если застывает как штамп и заглушает то обостренное чувство разведчика, которое позволяет всякий раз улавливать непрерывные перемены в обстановке. Тем не менее верховное командование в Брюсселе провело нужные приготовления. Отпускников вернули в части, ввели «фазу Д» — предпоследнюю ступень всеобщей мобилизации. Несколько дивизий выдвинулись к границе. Но все эти меры не выходили за рамки поведения нейтральной страны. В соседних же Нидерландах всего лишь повысили бдительность, так что германский военный атташе полковник фон Паппенхайм мог с чистой совестью доложить в Берлин, что в Голландии никаких передвижений войск не происходит.

Хотя Остер действовал крайне осторожно, передавая голландцам устно сведения о сроках начала наступления, он не мог не учитывать, что его могут выследить в любой момент. Однако «Исследовательскому управлению» Геринга удалось подслушать телефонные разговоры Саса лишь в самые критические дни мая. Это «исследовательское» ведомство Геринга вовсе не было службой подслушивания ВВС. Скорее это была тайная техническая организация, которая в интересах Геринга вела наблюдение за всей проводной и радиосвязью как внутри Германии, так и за границей. В задачу этого ведомства, которое, как СД и абвер, было фактически третьей тайной службой, входили сбор и оценка политико-экономических сведений, интимных отношений сотрудников СД и гестапо. Известие о прослушивании телефонных разговоров голландского атташе Саса дошло и до ушей управления «Абвер/Аусланд». У Пикенброка и Бюркнера сразу возникло подозрение, что голландца проинформировал кто-то из сотрудников абвера. Пикенброк сразу предположил, что это дело Остера. Ситуация становилась критической и для Остера, и для Канариса после того, как один офицер из абвера-III в приватной обстановке услышал замечание некоего дипломата о том, что эти предупреждения исходят от Остера. Любопытно, что Канарис узнал об этих действиях Остера только в середине мая 1940 г. Об этом свидетельствуют настойчивые утверждения начальника разведцентра абвера в Анжере полковника Фрица Вебера. Канарис отнесся к этому крайне неодобрительно, но все-таки предпочел прикрыть своего подчиненного.

Каковы могут быть конкретные обвинения, выдвигаемые против Остера. если говорить о передаче сведений о сроках нападения, если они постоянно переносились? А за несколько дней до начала операции «Везерюбунг» (оккупация Дании и Норвегии) Остер сообщил своему приятелю Сасу, что Гитлер собрался напасть на Норвегию. Сас в ту же ночь (4 апреля) связался с датским военным атташе и предупредил его об угрозе немецкого вторжения. Но в Копенгагене к этому отнеслись несерьезно и в Осло это сообщение даже не передали[202]. А в конце апреля Остер с ведома и согласия генерал-полковника Бека поручил Мюллеру еще раз съездить в Рим и рассказать там своим доверенным лицам в Ватикане, что на государственный переворот рассчитывать уже нельзя и что наступление немецких войск вот-вот начнется.

В первых числах мая 1940 г. «исследовательское» ведомство Геринга перехватило две радиограммы бельгийского посланника в Ватикане своему правительству в Брюссель. Они были расшифрованы, и тут выяснилось, что бельгийский дипломат слышал о том, как какой-то прибывший в Рим немец говорил о предстоящем наступлении немецких войск. Канарис понял, что это был Йозеф Мюллер. Он вызвал его к себе и прямо спросил об этом. Мюллер ответил: «Я не знаю. Я должен еще раз выяснить в Риме, что там случилось»[203]. Адмирал поручил ему уладить это дело, и Мюллеру действительно удалось доказать, что сведения о намерениях немцев начать наступление исходили из окружения Риббентропа, стали известны итальянскому министру иностранных дел Чиано и распространились в итальянском высшем обществе. Доктор Мюллер составил подробный отчет об этом, и Канарис препроводил отчет в СД.

Сегодня мы знаем об этом больше. Сведения о предстоящем немецком наступлении на западе Чиано получил отчасти от рейхсляйтера Роберта Лея, а частично от самого Риббентропа. Эта неосмотрительная болтовня руководителя ГТФ (Германского трудового фронта) Лея была точнейшим образом передана итальянским МИДом англичанам[204]. В своем дневнике Чиано записал: «29.02.1940: Многие источники подтверждают, что Германия готовится к наступлению на Западном фронте. В окружении Геринга говорят о конце марта, т. е. о месяце, который в суевериях Гитлера играет большую роль». И еще одна запись: «10.03.1940: Риббентроп в Риме. Он довольно кичливо произносит следующее: «Через несколько месяцев французская армия будет уничтожена, а те англичане, что остались на континенте, попадут в плен».

Из дневника Йодля несомненно следует, что день начала наступления (10 мая) был окончательно назначен только вечером 7 мая. До этого ни в разговорах, ни в приказах высшего военного руководства никаких упоминаний о 10 мая не было. В этой связи заявление Жиля Перро в его книге «Секрет Дня G» о том, что доктор Мюллер информировал об этом дне бельгийского дипломата 1 мая 1940 г., не соответствует фактам[205].