По определению Ловенштейна, Goldman Sachs сделал это, внедрив новый подход к допустимому уровню рисков при сохранении уже существовавших денежных потоков. Наиболее сомнительной стала практика торговли сложными производными финансовыми инструментами (деривативами), имевшими весьма отдаленную связь с базовыми активами, производными от которых эти деривативы являлись. Привлечение капитала для клиентов стало для Goldman второстепенным занятием, снизившись до 11 % от общего объема бизнеса. В 2009 году трейдинг и инвестирование за счет собственных средств дали банку 76 % дохода. А когда собственный доход становится главной целью банковской деятельности, клиенту следует быть настороже.

В апреле 2010 года Комиссия по ценным бумагам и биржам обвинила Goldman в мошенничестве. Суть обвинения состояла в том, что банк обманывал инвесторов, которым продавал определенный тип ипотечных деривативов. Высокопоставленный менеджер хедж-фонда, отбиравший большинство бумаг, составлявших основу инвестиционного пакета, планировал играть против этих облигаций, но инвесторам не сообщили, что Goldman намеревался заработать деньги на падении стоимости деривативов и торопился продать ипотечные деривативы[190]до того, как их стоимость начнет падать. Действительно, когда в 2007 году рынок жилья начал разваливаться, топ-менеджеры Goldman, включая генерального директора Ллойда Бланкфейна, призвали своих трейдеров продавать ценные бумаги, связанные с ипотекой. Goldman настаивает, что никогда не играет против клиентов. Но в январе 2010 года Бланкфейн признался Комиссии по расследованию финансового кризиса: когда Goldman продает ценные бумаги клиенту, а их ценность потом возрастает, в Goldman жалеют, что продали их.

В течение многих десятилетий после принятия Закона Гласса – Стиголла во времена Великой депрессии большинство американских банков были защищены от конфликтов интересов, подобных тому, который так исказил цели Goldman Sachs. Закон Гласса – Стиголла проводил в жизнь норму ответственности банкира перед клиентом. Но в рамках дерегулирования банковской сферы в 1999 году Закон Гласса – Стиголла был отменен, и банкам было разрешено совмещать деятельность коммерческого банка с деятельностью банка инвестиционного[191]. Многие крупные банки начали менять профиль, и традиционные нормы банковской деятельности буквально растворились. «Зачем работать для клиентов, – рассуждали банкиры, – если можно сделать больше денег, работая на себя?» Такова, похоже, была и философия IndyMac.

IndyMac успешно играл на рынке секьюритизированных[192]ипотечных кредитов, который продвигали гиганты Уолл-стрит, такие как Goldman Sachs; но со дня основания банк никогда не ставил пере собой тех высоких целей, к которым стремился киногерой Джордж Бейли. IndyMac начинал в 1985 году как ипотечная компания Countrywide Mortgage Investment, основной целью которой было формирование пакетов ипотечных кредитов и продажа их на рынке. Материнской компанией Countrywide Mortgage Investment являлась Countrywide Financial – одна из крупнейших ипотечных компаний США.

Кредит, оформленный для Элоизы Мануэль, не был для IndyMac отклонением от практики. Клерки банка сплошь и рядом поступали безответственно, выдавая рискованные кредиты людям, не способным их обслуживать. Часто – на условиях, совершенно неприемлемых для клиентов. Некоторые сотрудники сопротивлялись такой практике, но нарушать правила в IndyMac было нелегко. Общей, никем не скрываемой целью предприятия являлось наращивание объема ипотечных кредитов и продажа их на рынке – а не забота о том, чтобы люди приобрели дома, за которые смогут расплатиться. Уэсли Миллер, андеррайтер[193]IndyMac в Калифорнии в 2005–2007 годах, говорит, что, когда он однажды отклонил заявку на кредит, менеджеры по продажам устроили ему скандал, а потом через его голову обратились к старшему вице-президенту и получили его одобрение. «Тяжело заключать сделку, когда с самого начала знаешь, что это неправильно, что не может этот парень себе такого позволить… А на тебя давят: одобряй! – вспоминает Миллер. – У менеджеров по продажам одна песня: найди способ сделать это»[194].

Одри Стритер[195], бывший руководитель группы андеррайтинга IndyMac в Нью-Джерси, рассказывает: «Я как-то отклонила заявку на кредит – и тут же началось. Дело дошло до высшего руководства, и следующей новостью было, что сделка все равно состоится. „Какого дьявола? – не сдержалась я. – Там же нет ничего, чтобы потянуть этот кредит“».

До недавнего времени опыт и знания андеррайтеров принимались всерьез. Но потом андеррайтинг стал очковтирательством, не более чем обязательной процедурой, которую приходится терпеть, поскольку кредит должен иметь штамп андеррайтера, чтобы его можно было продать инвесторам. «Многие андеррайтеры просто устали сопротивляться давлению, – говорит Стритер. – Они чувствуют себя загнанными в тупик и боятся принимать решения, потому что немедленно начнется визг. Некоторые же принимают решения, исходя из того, что, если этого не сделают они, все равно это сделают за них».

Внутренняя культура IndyMac не способствовала доверительным отношениям с клиентами и служению интересам общества. Для предоставления кредита требовался минимум документов: заемщику достаточно было указать доход без какого-либо подтверждения в виде, например, справок об уплаченных налогах или оплаченных счетов. Это была политика банка, а не результат ошибочных действий его персонала, и она свидетельствовала о полном отсутствии заботы о кредитоспособности заемщиков и о том, как может отразиться на их благополучии неспособность выплачивать кредит[196]. Стремление наращивать объемы кредитования любой ценой привело к тому, что некоторые клерки стали завышать доходы заемщиков, часто без их ведома. Другие вводили клиентов в заблуждение низкими процентными ставками, скрывая тот факт, что привлекательные начальные ежемесячные платежи скоро начнут резко расти – как это было в случае с миссис Мануэль[197].