Как он перекочевал из автобуса в свою кровать, Родик не помнил. Проснулся он, когда было еще темно, от приснившегося кошмара, очень похожего на пляжный, но с другим финалом — пришел Юра и залил костер водой. Вода шипела на углях и обдавала лицо нестерпимо горячим паром… Поняв, где находится, Родик действительно увидел склонившегося над ним Юру.

— Ты чего так орал? — спросил Юра.

— Чертовщина с твоим участием приснилась, — ответил Родик.

— Мне кажется, что мое участие здесь ни при чем. Ты вчера довыпендривался — у тебя, похоже, высокая температура. Как в таком виде завтра в Каракас поедешь?

Родик и впрямь чувствовал себя отвратительно — тело гудело, ныло и горело, любое движение доставляло боль. Он скинул одеяло, сел на кровати и осмотрел себя. Вся кожа была пунцовая и как будто вспухшая. Голова разламывалась и кружилась.

— Сейчас я приму душ, побреюсь, и поедем к Вере — надо попрощаться, позвонить в Москву, забрать аппарат. И еще нам предстоит разобраться с непроданными вещами, — с трудом вставая с кровати, сказал Родик.

— Ого! Как вы сгорели, Родион, — заметил появившийся в дверях Габриэль. — Надо идти к мэдико, с нашим солнцем шутить нельзя. У вас фьебрэ[40].

— Ладно, Фьебрэ, будем живы — не помрем. Ты чего с нами вчера на море не поехал?

— Плохо себя чувствовал, да и по учебе надо было кое-что сделать. Вера привет передавала. От этого деспедида[41]она тоже очень утомилась.

— Что-то ты сегодня по-русски плохо говоришь. Уедем — так совсем разучишься. Ну-ка, давай повторять сленг. Скажи, как ты выругаешься, если тебе человек надоел?

— Пошел на…

— Молодец, помнишь. А пятистопный?

— На хрена нахреначили до хрена, расхреначивайте на хрен.

— Смотри, Юр, выучил, мерзавец. Немножко еще получится, когда к нам в Москву приедет, и может в Оксфорде преподавать.

— Меня за это ругаешь, а сам учишь молодежь черт-те чему, — вмешался Юра. — Иди мойся, а то никуда не успеем.

— Ладно, пошел, а вы чего-нибудь выпить найдите.

— У меня есть ром, Родион, — моментально откликнулся Габриэль.

— Моя школа, — с деланной гордостью, дружески похлопав Габриэля по плечу, похвастался Родик. — Пока буду мыться, приготовьте завтрак. У нас, по-моему, икра осталась… Хотя нет, икру не трогайте — мы ее Вере подарим, ей будет приятно. Юр, спроси у ребят в соседней комнате — может, чего-нибудь дадут на закуску? А нет — дойди до девчонок, у них всегда жратва есть…

Когда Родик вышел из ванной, в комнате хозяйничала Лена.

— Привет, ангел-спаситель, — поздоровался Родик. — Не пугайся. Я не в форме. Глаза толком открыть не могу.

— Что, плохо? Ты вчера даже бредил, — вместо приветствия как-то по-домашнему посочувствовала Лена. — Я таблетки и лосьон принесла. Больше ничего не нашла.

— Спасибо. Таблетки пока не буду, а лосьон можно выпить.

— Все шутишь.

— Какие шутки? Морда опухла и красная, как у алкаша. Голова гудит — то ли от рома, то ли от солнца. Слабость, а надо еще к Вере ехать, прощаться. Поедешь с нами?

— Нет. Мне упаковаться надо и счета-фактуры проштамповать.

— Плюнь. Пусть Саша пакуется, а штампы можно самим в Москве сделать. Они наборные. У меня такие есть. Главное, что фирменные бланки имеются.

— Не уговаривай, я решила.

— Кремень! Где молодцы наши?

— Их Иван Петрович зачем-то на ресепшн позвал, что-то с оплатами.

— У-У-У, — Родик, почувствовав слабость, присел.

— Хочешь, я тебя кремом помажу? Здесь купила. Bahamas называется. Может, легче станет?

— Лучше ромом.

— Ты что? Нельзя, облезешь.

— Да и так облезу. Юрка меня вчера уже ромом растирал.

— Не спорь, снимай рубашку.

Родик нехотя подчинился. Лена осторожно начала покрывать его спину маслянистой жидкостью. Родик ощутил облегчение, и в нем неожиданно проснулся мужской инстинкт, дремавший все эти дни. Он неуверенно положил руки на Ленины бедра и стал их ласкать, чувствуя при этом, что ее тело отвечает. В это время дверь распахнулась, и влетел Юра. Родик отдернул руки и тяжело вздохнул.

— Разобрались! — возбужденно сообщил Юра. — Габриэль сейчас придет. Иван Петрович что-то хочет уточнить… О-о-о! Стол накрыт, больного лечат. Леночка, это не способ. Этот кусок мяса натирать бестолку. Его можно только поить. Давайте по маленькой? Быстро закусим и поедем к Вере…

Увидев Родика, Вера покачала головой и заставила измерить температуру.

— Тридцать восемь и восемь, — объявила она. — С такой температурой не гуляют и, тем более, не работают. Ложитесь, Родион, я вызываю врача. А вы, Юрий, вместе с Габриэлем сходите в аптеку и купите гель от ожогов, я сейчас напишу, как называется. Родиона срочно надо лечить.

— Не беспокойтесь! — взмолился Родик. — На мне все, как на собаке, заживет. Завтра уезжаем в Каракас, а через неделю — в Москву.

— Ложитесь и не спорьте. Вы, Родион, даже не представляете, что с вами произошло. Если не будете лечиться, то и через месяц никуда не уедете. А можете, не дай бог, вообще остаться на всю жизнь инвалидом.

Врач тоже очень серьезно отнесся к его состоянию. Одобрил все принятые Верой меры и, прописав целую кучу лекарств, запретил даже думать о поездке или работе. Юра с Габриэлем опять направились в аптеку, а Вера захлопотала вокруг больного. Делала она все это явно от чистого сердца, и у Родика снова не возникло чувства неудобства или стеснения. Наоборот, ему была приятна ее почти материнская забота, по которой он истосковался с тех пор, как пять лет назад после долгой и тяжелой болезни умерла его мама. С ее смертью Родик лишился не только такого чуткого внимания, но и возможности с кем-то поделиться сокровенным, выслушать, может быть, не очень правильные, но всегда нужные наставления и советы, просто прийти туда, где тебе всегда рады.

Несмотря на прекрасный уход, Родику становилось все хуже. Температура повысилась до тридцати девяти и шести, страшно болела голова и, что больше всего пугало, появился кашель. Вспомнились предостережения московских врачей. «Придется, похоже, день-два полежать, — думал Родик. — Юра один справится. Если что-то потребуется, помощника найдет. Где все остановятся в Каракасе — известно, возьму такси и сам доберусь».

Он изложил свои мысли вернувшимся из аптеки Юре и Габриэлю.

— Не волнуйся, — успокоил Юра, — я со всем справлюсь. К твоему приезду как раз решу все вопросы с Обществом советско-венесуэльской дружбы. Ивана Петровича предупрежу. Он, конечно, будет дергаться. «Журналисты» в Москве, вероятно, чего-нибудь настучат, но тебе, «таджику», не так страшно. Как только поселимся в Каракасе, сразу тебе позвоню… Да, вещи твои будут в камере хранения отеля, а мыльные принадлежности мы тебе забросим.