– А почему человек был синий? – спросил Орхан.

– Ради Аллаха, Хайрийе, – вмешалась я, – уж сегодня-то не надо рассказывать истории о джиннах, пери и призраках!

– Почему не надо? – спросил Шевкет. – Мама, а когда мы уснем, ты уйдешь к дедушке?

– Ваш дедушка, да поможет ему Аллах, очень тяжело болен, – ответила я. – Конечно, я схожу его проведать. Но потом, конечно, вернусь к вам.

– Пусть Хайрийе дедушку проведает, – рассудил Шевкет. – Она же за ним ухаживает по ночам, да?

– Ты всё? – осведомилась Хайрийе у Орхана. Вытирая ему попку тряпицей (вид у Орхана при этом был забавно-задумчивый), она мельком взглянула в горшок и сморщила нос, но словно бы не от запаха, а потому, что осталась недовольна количеством содержимого.

– Хайрийе, – обратилась я к ней, – горшок вылей, а потом принеси назад, чтобы Шевкет ночью не выходил из комнаты.

– Почему мне нельзя выходить? – недовольно спросил Шевкет. – Почему Хайрийе нельзя рассказывать истории про джиннов и пери?

– Потому что джинны в нашем доме завелись, дурак, – подсказал Орхан, лицо которого приняло глуповато-добродушное выражение, как бывало всегда, когда он ходил по большому. Особо испуганным он не выглядел.

– Мама, это правда?

– Если вы захотите пойти к дедушке и выйдете из комнаты, джинн вас поймает.

– А где Кара расстелет постель? – продолжал расспросы Шевкет. – Где он сегодня будет спать?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Хайрийе постелет ему где-нибудь.

– Мама, ты ведь с нами будешь спать, правда?

– Мне еще сто раз повторить? Буду спать с вами по-прежнему.

– Всегда?

Хайрийе с горшком вышла. Я достала из шкафа девять рисунков для книги – гнусный убийца их не тронул, забрал только последний, – разложила на постели и долго разглядывала, пытаясь постичь заключенную в них тайну. Рисунки – замечательная вещь: их можно перебирать, словно забытые воспоминания, и они разговаривают с тобой, будто написанные слова.

Я глубоко задумалась, глядя на них, и, только ощутив рядом запах волос, поняла, что Орхан тоже не сводит глаз с этого странного, подозрительного красного цвета, приблизив голову к самому моему носу. Мне, как иногда бывает, захотелось покормить его грудью. Он так мило дышал, приоткрыв свои красные губки! Потом, когда я увидела, что Орхан боится страшного рисунка Смерти, мне захотелось его съесть.

– Съем я тебя, так и знай!

– Мама, пощекочи меня! – попросил Орхан и бросился на постель.

– Встань, скотина, встань немедленно! – закричала я и отвесила ему оплеуху, потому что он упал прямо на рисунки. Я осмотрела их: вроде не пострадали, только самый верхний, с конем, слегка помялся, но это не будет заметно.

Когда вернулась Хайрийе с пустым горшком, я собрала рисунки и направилась к двери. Увидев это, Шевкет закричал:

– Мама, мама, ты куда?

– Сейчас вернусь.

Я прошла по ужасно холодному коридору, заглянула в мастерскую и увидела Кара на том же месте, где он сидел последние четыре дня, слушая рассуждения о книгах, рисунках и перспективе, только теперь подушка моего отца была свободна. Я разложила перед ним рисунки – на подушке, на подставке для книг, на полу. Внезапно комната, озаренная слабым светом свечи, словно бы ожила, наполнилась цветом, теплом и движением.

Мы долго, застыв на месте и не говоря ни слова, с благоговением смотрели на рисунки. Когда одному из нас случалось слегка шевельнуться, движение пропитанного запахом смерти воздуха колебало огонек свечи и казалось, что таинственные рисунки начинают трепетать. Почему они приобрели для меня такую значимость? Не потому ли, что из-за них погиб отец? Что завораживает меня: бесподобный красный цвет, необычно нарисованный конь, грустное дерево, опечаленные чем-то дервиши или страх перед человеком, убившим из-за этих рисунков отца, и не только его одного? Затем мы с Кара вдруг поняли, что молчим не только из-за того, что рассматриваем рисунки, но и потому, что остались в брачную ночь наедине, – и нам сразу захотелось заговорить.

– Когда завтра встанем, все должны будут узнать, что мой бедный отец скончался во сне, – сказала я. Сказала, что думала, – но прозвучали мои слова как-то неестественно.

– Утром все будет хорошо, – отозвался Кара тем же странным тоном – словно говорит правду, но сам в нее не верит.

Он сделал едва заметное движение в мою сторону, и мне захотелось обнять его, взять его голову в свои ладони и приласкать, как ребенка.

В тот же миг я услышала, как приотворяется дверь в комнату отца. Я в ужасе вскочила, выглянула в коридор и в слабом свете, проникающем из мастерской, увидела, что дверь и в самом деле наполовину открыта. Я вздрогнула и вышла в ледяной коридор. В комнате отца стоял густой трупный запах, потому что мангал продолжал гореть. Кто здесь побывал – Шевкет? Или кто-то другой? В исходящем от мангала тусклом свечении было видно тело отца, мирно лежащее на постели в ночной рубашке. Мне захотелось пожелать ему спокойной ночи, как в те вечера, когда я заходила к нему перед сном, чтобы принести стакан воды. Отец отрывался от «Книги о душе», слегка выпрямившись, принимал стакан из моих рук, говорил: «Благословен дающий воду, красавица моя!», целовал меня в щеку, как в детстве, и ласково заглядывал в глаза. Я посмотрела на лицо отца, и мне стало страшно. Хотелось отвернуться, но я не могла – словно шайтан подбивал меня получше разглядеть, как ужасно изменились знакомые черты.

Когда я, дрожа от страха, вернулась в комнату с синей дверью, Кара набросился на меня. Я оттолкнула его, но не столько от гнева, сколько от растерянности. Мы боролись в дрожащем свете свечи, но это была не настоящая борьба – так, что-то вроде. Нам нравилось ударяться друг о друга, нравилось соприкасаться руками, ногами, грудью. Охватившее меня смятение напомнило мне одно место из «Хосрова и Ширин». Чувствовал ли Кара, столь хорошо знающий Низами, что, когда я, подобно Ширин, говорила: «Не вздумай целовать меня в губы!» – на самом деле мне хотелось сказать: «Целуй!»?

– Пока убийца моего отца, это отродье шайтана, не будет найден, я не лягу с тобой в постель! – крикнула я и выскочила из мастерской.

Тут мне стало ужасно стыдно, потому что я поняла, зачем так громко кричала: мне хотелось, чтобы мои слова услышали дети и Хайрийе, и не только они, но и бедный мой отец, и покойный муж, тело которого давным-давно сгнило и стало прахом в неведомых краях.

Едва я вошла к детям, Орхан сказал:

– Мама, Шевкет выходил в коридор.

– Это правда? – грозно спросила я и подняла руку, готовясь угостить ослушника оплеухой.

– Хайрийе, скажи! – пискнул Шевкет и прижался к ней.

– Нет, никуда он не выходил, – сказала Хайрийе, – все время был в комнате.

Я вздрогнула и не смогла заставить себя взглянуть ей в глаза. Мне пришло в голову, что после того, как будет объявлено о смерти отца, дети начнут искать защиты от моего гнева у Хайрийе, станут выдавать ей наши тайны, а подлая наложница воспользуется этим, чтобы обрести надо мной власть. Она попытается обвинить меня в убийстве отца и сделать так, чтобы опеку над детьми передали Хасану. Да-да, не сомневаюсь! И все потому, что она спала с отцом. Можете больше не притворяться, что я вам этого не говорила. Спала, конечно. Я ласково ей улыбнулась, взяла Шевкета на руки и поцеловала.