– Да нет, ваше преподобие, не под Ромодановом это меня попортило, позже лютая смерть поцеловала… Близ Каракульской крепости, где на наш бивак натолкнулась в темноте казачья лодка. Помыслил с братией я казаков к берегу приманить и таким способом огненные припасы и оружие добыть. А один из них возьми да и бабахни из пистолета беспромашно! Малость не в зубы угодил: грыз бы я тот свинцовый орех и по сей день.

Илейка споткнулся на ровном месте, отец Киприан повел глазами в сторону, скрывая мелькнувший в них гнев.

«Памятен и нам тот случай, когда… не стало Добрыни», – и черной тучей на солнце надвинулась обида, притушила надежду, что минуту назад вспыхнула в груди отца Киприана. Спросил, чтобы не молчать, пока решив не говорить о том, давнем, атаману:

– Куда же теперь бежишь, атаман? В Сибирь?

– Сибирь зело холодна и люта к бездомным бродягам. Идет с нами один – да вон он, Панкрат Лысая Голова! Каторжник, бежал с далекого Нерчинского серебряного рудника. Он и прежде бывал в бегах на Алтайские Камни. Оттуда надумал выйти в родные места и увести своих сродственников. Да схватили его служилые люди. Три тяжких года пребывал на казенных барках в каторжных работах. Этой весной выпал ему сызнова случай бежать. Теперь вот ведет нас. Обоз воинский высмотрели, огнеприпасов и денег много взяли, надолго хватит тратиться в дороге при нужде.

Илейка не утерпел, подал голос:

– Случайно слышал я, как ваш человек с хозяином постоялого двора сговаривался про тот обоз с казной.

Гурий Чубук задержал шаг, усмехнулся.

– Ишь ты, а мне сказывал, что все тихо вышло и без огласки… Надо же, олухи, могли всю ватагу погубить по глупости, если бы кто другой подслушал… А хозяину двора серебром плачено за навод. Он уведомил нас о дне выхода, сколько драгун в страже, куда пойдет, мы и подкараулили в приметном месте. Со мною пойдешь, ваше преподобие, или сам? – спросил Гурий, пытливо взглянув на монаха. – Звал ведь атаманов на вольные земли. А нам добрый лекарь в далекой дороге ох как надобен.

– Дума у меня есть, Гурий. В Беловодье надобно нам подаваться, чтобы не достала барская карающая рука.

– Там видно будет, – неопределенно ответил Гурий Чубук, на ходу сломил ветку зеленого куста, погрыз зубами. – Дойдем до Алтайского Камня, среди каменщиков, тамошних жителей беглых, поживем. Коль невмоготу станет, тогда и о сказочном Беловодье поразмыслим, где его искать. А покамест бьем, где можем, встречных царских слуг, и бог нам не препятствует.

Вечером, у костра, отец Киприан подсел к Панкрату, прозванному Лысой Головой, завел разговор – каков он, Алтайский Камень? Страшен ли? Выше ли Каменного Пояса? Люден ли тот край беглыми, много ли заводов?

– Теперь народец набегает в пустынные места, святой отец, – отвечал угрюмый, мятый жизнью и каторгами Панкрат. – Особливо с той поры, как демидовский Колыванский завод передали в казну и начали свозить туда приписных людишек. А еще беглых, которые попадаются стражникам. Хватают таковых – и к заводу, под присмотр горной стражи. Известно ведь, – и Панкрат криво усмехнулся, – лыко легко пролезает в дырку, кочедыком проделанную. Тако же и господа: мужики в бега на новые земли – и господа следом мелкими шажочками. Присмотрись, святой отец, как ведет себя воробушек у просыпанного на дворе зерна! Поначалу опасливо – скок, скок. Раз клюнул – не шугнули, два клюнул – молчит хозяин, не запустил комом. Вот и чирикнул уже, зазывая воробьиху. А там, гляди, и гнездо норовит под мужицкой крышей свить себе, и птенчиков вывести да выкормить… Раскормится с годами барское племя и на Алтайском Камне, возьмет беглых мужиков в лихой оборот – не возрадуются, да бежать дале уже некуда.

– Истинно говоришь, Панкратушка. А по реке Катуни, под Бийской крепостью, доводилось бывать?

– На Бухтарме был. А оттудова до Катуни, сказывали, недалече, через горные хребты перевалить надобно. Только камни там высокие, обвалистые. Не ведая троп хоженых, заблудиться недолго. Добрые проводники нужны.

– А до Индийского царства оттуда далече ли? Панкрат вскинул на монаха сумрачный взгляд.

В глазах отразились беспокойные сполохи костра.

– До Индийского? Того не ведаю, святой отец. Соседствуют тамошние беглые с местными народцами, которых именуют ойратами. А те ойраты дань платят Джунгарским князьям. Про Индию же слуха не было меж беглых.

Отец Киприан поблагодарил Панкрата за беседу о далеких землях и пошел к своему костру.

* * *

Илейка вот уже целый час рассказывал Гурию Чубуку о том, как бродили они с дедом Капитоном по Руси, опасаясь попасть солдатам в руки, о поселении беглых на Иргизе, о гибели дедушки…

– Слышь-ка, дядя Гурий, – вдруг вспомнил Илейка и решил сообщить атаману приятную весть. – Незадолго до ухода из города Самары довелось мне ненароком повидать нашего односельца, отставного солдата Сидора Дмитриева…

Гурий Чубук от удивления привскочил, потом с возгласом: «Надо же!» – покачал головой, радостная улыбка тронула жесткие губы.

– Стало быть, уцелел наш бывший воинский пастырь? И куда же бежал он, старый и такой немощный?

– Не бежал он, – вздохнув горестно, ответил Илейка. – Везли его с женкой и иными кандальными на жительство в Оренбурх-крепость. И дядька Сидор тако же в кандальные цепи был закован. Хотел было я дознаться от него, что сталось в Ромоданове после нашего ухода с дедушкой Капитоном. Но и малого времени не довелось побыть вместе – конвойные драгуны погнали поселенцев в дорогу, не допустили к беседе.

Гурий Чубук погрустнел лицом, длинной палкой поковырял головешки в костре – отец Киприан чуть отсунулся: жгучие искры полетели в его сторону.

– Жаль Сидора. Под конец жизни спознался с кандалами. Да, видно, истину говорят: что на роду написано человеку, того не минуешь. Вот и отец Киприан о том может подтвердить. – Чубук, посматривая, как умащивался около огня утомленный дневным переходом сгорбленный монах, нехотя добавил: – Тяжко говорить-то много о том кровопролитии, брат Илья. Старую рану заново бередить кому охота! Но коль зашел о том у нас разговор, надобно довести его до конца. – Чубук оставил в покое костер, подтянул колени к подбородку, обхватил их сильными руками. – Один раз отбились мы и от бригадира Хомякова. По великому самомнению устрашить нас, тако ж, как и полковник Олиц, имел надежду тот бригадир перейти Оку на паромах без всякого от нас противодействия. Ан вышло не по задуманному! Не устрашились ромодановцы и двух полков, которые сгрудились на калужском берегу. Возлютовал тогда Хомяков и повелел солдатам из пушек да из ружей по народу палить, хотел нас от перевоза отогнать и высадиться под Ромоданово всеми силами. Да не сробели работные мужики, не разбежались, хотя и побито было много средь нас. Устрашился такого упорства Хомяков, упятился с теми полками в Калугу, а мы неделю после жили спокойно и без тревог…

– Гончаровских работных людишек в ту неделю Хомяков приводил в покорность, – неожиданно подал голос отец Киприан. Он полулежал на своем ложе, подоткнув под бок походную котомку и прикрыв глаза, но не дремал, как подумалось поначалу Илейке. – Тако ж пушками и пулями безжалостно бил работных мужиков.