– Тебе же еще не пора домой? – спросила Джейн.

Взглянув на часы, я поняла, что до встречи с Троем у меня еще час.

– Зайдем в то кафе?

Мы перешли улицу и выбрали уютный столик у окна.

– И когда же великий день? – спросила я.

Джейн погладила живот.

– Это будет весенний малыш. Конец марта – начало апреля. И, конечно, ты станешь крестной матерью.

– Сочту за честь. Но ты же знаешь, я могу в любой момент вас покинуть.

– Так же, как и мы все, – вздохнула она. – Ну, расскажи, как это было?

Я рассказала, старательно избегая всех самых грубых, страшных моментов, которые так и лезли в рот, желая быть высказанными. Как ты лежишь под ярким хирургическим светом, чувствуя себя еще живой распластанной лягушкой для опытов. Как тебя потом мучают фантомные боли, заставляя думать, что твоя грудь на месте, до тех пор, пока ее не коснешься. Как хочется, чтобы толстые марлевые повязки остались с тобой навсегда, чтобы тебе не пришлось смотреть на свое уродство. Как ты плачешь в ванной, потому что шрамы вздуты и покрыты синяками и совсем не похожи на тонкие чистые линии, которые ты себе представляла. Как «ничего» становится твоей мантрой. «Ничего, ничего, ничего», – пока ты ждешь, чтобы они сказали тебе, что удалили все, что нужно. «Ничего, ничего, ничего», – когда ты видишь складки кожи по сторонам своего тела, потому что ткани под мышками теперь просто висят. «Ничего, ничего, ничего», – когда твоя задница выглядывает из-под тонких больничных рубашек, и ты готова все отдать за обычное теплое одеяло.

Ничего этого я Джейн не сказала. Все это плохо сочетается со шпинатно-клубничным салатом, цыпленком на гриле и прочими пунктами меню.

– А ты не думала о пластике? – спросила она.

– Такую возможность я рассмотрю по ходу дела, – ответила я. – Это значит новые операции. Пересадка кожи, постоянные импланты, реконструкция соска. Пока я просто хочу дать телу шанс зажить и восстановиться.

Джейн кивнула.

– Мы с мамой Мэтта организуем новогодний благотворительный бал. И если бы ты смогла рассказать про свой опыт, это было бы замечательно. Ну знаешь, чтобы стать предупреждением.

– Ну ты же знаешь, где я и где публичные выступления. Я не уверена, что могу поделиться всем этим с комнатой, полной незнакомцев.

– Никаких обязательств. Просто подумай об этом.

– Конечно, – кивнула я, когда мы прощались. – И мы точно должны поговорить о детском душе.

– Как же я рада, что ты снова с нами, – сказала она, уезжая.

Я взглянула на часы.

«Уже еду», – написала я Трою.

Сделав глубокий вдох, я посмотрелась в зеркальце машины. Меня переполняли страх и неуверенность. Ничего, ничего, ничего. Я завела мотор, слегка поежилась и повернула руль.

Он заранее открыл мне автоматическую дверь гаража. Я потянулась к двери лифта, но она распахнулась сама. Мы оба замерли.

Трой зашевелился первым, втащил меня в лифт. Дверь за нами защелкнулась. Он рассматривал меня с головы до ног, как родитель, который проверяет, все ли пальчики на месте у новорожденного.

– Господи, как же я скучал по тебе. – И он нежно обнял меня.

Не разжимая объятий, мы поднялись в лифте. Полуденное солнце отражалось от темного дерева гостиной. Он усадил меня на диван, снял с меня ботинки и положил мои ноги себе на колени. Его пальцы стали разминать их, нажимая сильно и ровно.

Я улыбнулась.

– Что? – спросил он.

– Ты так делал, когда я в самый первый раз пришла к тебе в отель.

– Я помню.

– Я всегда думала, почему ты настаивал, чтобы мы встречались именно там.

– Потому что был эгоистом, – ответил он. – Я решил, что у нас будет безумно страстный роман. Ну и чтобы потом, в нормальной жизни, не думать об этом. – Он погладил мою ногу. – Я не хотел тут никаких напоминаний о тебе – ни в постели, ни в кухне, ни на диване. Но все это оказалось неважно – в моем доме или в отеле. Ты была у меня в голове. Я не мог перестать думать о тебе. – Он помолчал. – Кстати, я вспомнил – я купил тебе в Мехико кое-что.

Он зашел в спальню и вышел с роскошной шалью.

– Это ребосо[9]. – Он накрыл ею мои плечи.

– Какая красивая.

Роскошная алая ткань наощупь казалась смесью шелка и хлопка.

– Ты, похоже, читаешь мои мысли, – сказала я. – Я так мечтала в больнице о чем-то похожем.

Я закуталась в шаль. В ее бахроме ручной работы что-то звякнуло.

– Что это? – на конце были привязаны ключи.

– Ключи от моей квартиры.

Я молча смотрела на них.

– Я не хочу, чтобы тебе приходилось звонить, – сказал он. – Приходи и уходи, когда захочешь. И раз уж мы заговорили об этом, переставляй все, как тебе удобно, как хочется. Я хочу, чтобы дом был готов к тому, что вы с детьми переберетесь сюда.

– Насчет этого… – Я взвесила ключи на ладони. – Ты должен знать об этом. – Я сделала глубокий вдох. – Хафиз вел себя просто потрясающе. Даже больше. Через все это… И дети… Мне нужно время, чтобы сделать все это.

– Сколько?

– Я знаю, что Хафиз не станет судиться из-за детей. Его так часто не бывает дома. Но я не могу вот так просто изменить их жизнь и переехать к тебе.

– Хорошо. Мы найдем место рядом с их школой. Оставим их в привычной обстановке. Этот дом все равно не был постоянным. Я всегда хотел детей, Шейда. Всегда. Я буду их любить, как своих.

– Трой, дело не в этом. Мне какое-то время надо будет пожить одной. Без тебя и без Хафиза. Развод и без того тяжелая вещь. Я хочу, чтобы дети постепенно привыкли к мысли, что ты будешь жить с нами. Одно за другим, не все сразу. В общем, я хочу сказать… Нам придется подождать дольше.

Тишина.

Я выдерживала его пронзительный взгляд, сколько могла.

– Трой…

– Это неприемлемо.

– Но…

– Шейда, мы это не обсуждаем. Я отказываюсь ждать еще дольше. Я и так чуть не потерял тебя, черт возьми! И не буду тратить время и не дам тебе это делать. Ты будешь со мной, рядом, в моем доме, в моей постели, и да поможет мне Бог!

Его глаза горели железной уверенностью.

– А если я не согласна?

– Ты хочешь кольцо на палец, Шейда? Дело в этом? Ты боишься, что дети плохо о нас подумают?

– Я просто хочу сделать все как следует.

– А тебе не кажется, что ты несколько запоздала с этим?

Я дернулась, словно он ударил меня по лицу. Не так я представляла себе нашу первую встречу после операции.