только последний «цок» прозвучал где-то за почерневшими деревьями, над медленно засыпающим городом воцарилась абсолютная тишина, показавшаяся среди бесконечных потоков жизни до невозможного странной. Ева, глубоко вздохнув и глянув краем глаза на Саваофа Теодоровича, развернулась к нему спиной и неспешно пошла обратно к дому, потому что на улице с наступлением темноты становилось довольно прохладно, и не нагревшаяся после зимы земля ещё дышала почти осенними заморозками.

На кухне было очень пусто и одиноко: небольшая люстра под абажуром тусклым мерцанием рисовала в темноте комнаты жёлто-оранжевый треугольник, выставляла напоказ кружки с недопитым чаем и перевёрнутые рубашками вверх оставленные карты. Всё здесь говорило о гостях, которые только что ушли, и лишь она одна осталась договаривать с Саваофом Теодоровичем беседу, допивать чай и доигрывать партию. На диване небрежным комком лежал тяжёлый и немного колючий плед, напоминая большого свернувшегося клубочком кота, а рядом с ним, скромно приютившись на стуле, покоилась забытая «Алиса в Стране Чудес».

Хлопнула входная дверь, впустив в помещение прохладный ночной воздух, и в свете кухни появился Саваоф Теодорович. Некоторое время он молча убирал со стола посуду, не спеша начинать разговор, а Ева, так же не произнося ни слова, лениво наблюдала за его действиями с дивана и поминутно зевала, тщетно борясь с наступающей сонливостью.

— Комната всё так же к твоим услугам, — сказал наконец Саваоф Теодорович, махнув рукой в сторону чёрного коридора, из глубины которого на Еву двумя белыми светлячками посмотрела темнота. — Чувствуй себя, как дома.

Ева ничего не ответила, только тихо угукнула, слабо кивнула и, широко зевнув, плотнее закуталась в тёплый тяжёлый плед. Саваоф Теодорович усмехнулся про себя, однако тревожить девушку не стал и продолжил, всё так же находясь глубоко в своих мыслях, убирать со стола, пока через некоторое время не услышал спокойное ровное сопение.

Когда Ева резко открыла глаза, сначала вокруг неё было только два пятна: угольно-чёрное, непроглядное и вязкое, как дёготь, и яркое, огненно-рыжее, словно мех лисицы. Затем, спустя пару мгновений, эти два пятна начали вырисовываться в какую-то комнату: оранжевое пятно превратилось в горящую где-то справа лампу, а тёмное стало больше похоже на мебель. На какой-то момент Ева даже подумала, что находится у себя дома, однако совсем скоро поняла, что комната ей либо незнакома, либо же знакома очень смутно, словно она уже была здесь один или пару раз. Ева хотела встать, чтобы повнимательнее осмотреться, однако к своему ужасу поняла, что не может даже пошевелиться; она попробовала вздохнуть, чтобы проверить свою страшную догадку, но не смогла сделать и этого.

У неё снова был сонный паралич.

Время тянулось катастрофически медленно — по крайней мере, так казалось Еве. Девушка хотела позвать на помощь Саваофа Теодоровича, но из горла не вырывался даже самый тихий, самый незаметный вдох, тело будто залили бетоном и превратили в одну из статуй «Терракотовой армии», бросив на произвол судьбы и оставив её один на один с теми монстрами, что через пару минут разбавят её одинокое существование своими страшными лицами.

Ева услышала, как где-то с правой стороны от кровати тихо открылась и закрылась дверь, впустив невидимого гостя в комнату. Девушке не нужно было даже открывать глаза и поворачивать голову, чтобы узнать, кто вошёл — она бы всё равно не смогла этого сделать, — потому что по осторожным, но немного тяжеловатым, как у медведя, шагам она сразу поняла, что это Саваоф Теодорович. Её чутьё не подвело её, и через несколько мгновений в свете лампы появилась его фигура, ярко освещённая с одной стороны и остававшаяся в тени с другой. Он молча подошёл к кровати и как-то слишком серьёзно прошёлся взглядом по её лицу, бесцеремонно заглянул в глаза, словно ждал от неё за что-то прощения, а она, беспомощно глядя на него широко раскрытыми глазами, никак не могла понять, за что. Во всём его теле читалось напряжение, и Ева буквально чувствовала, как где-то глубоко, словно на дне котла, опасно тихо булькало раздражение, готовое в любой момент закипеть и выплеснуться за бортик.

Прошло минуты две-три, а Саваоф Теодорович так ничего и не сказал, рассматривая Еву с выражением лица, которое можно было бы расценить как «большое недовольство». На секунду в голову девушки пришла мысль, что, возможно, он является лишь результатом сонного паралича, однако Саваоф Теодорович вдруг шевельнулся и медленно и глухо заговорил:

— Благими намерениями вымощена дорога в ад… Так хорошо знакомое нам всем крылатое выражение, а сколько смысла в нём, верно? В особенности для меня… — Саваоф Теодорович неохотно оторвался от глаз Евы и перевёл взгляд в окно, за которым вдруг, как по взмаху волшебной палочки, погасли все фонари, и теперь только многоэтажки смотрели на мир своими бело-жёлтыми слепыми глазами. — Меня называют прародителем зла, чистой яростью, ненавистью ко всему человечеству и Богу… Возможно, в чём-то из этого и есть правда: я действительно смеюсь над людьми и Небесами с их извечным стремлением сделать из каждого идеал… Искупить своей жизнью грехи тех, кто этого не достоин, о, как это в духе Небес! «Справедливость», — говорите вы… Какая же тут справедливость, когда грешник стоит плечом к плечу с праведником и показывает язык оставшимся вне досягаемости демонам? М, Ева?

«Не в том был подвиг Христа», — подумала Ева, внимательно следя за каждым движением Саваофом Теодоровича; её губы силились что-то сказать, возразить, однако абсолютная тишина в комнате оставалась всё такой же абсолютной тишиной. Без ответа.

— Ну, я жду, говори свои мысли по этому поводу: мне действительно важно узнать твоё мнение, — сказал, словно резанул острым лезвием, Саваоф Теодорович, отходя куда-то за кровать и появляясь с другой стороны — Ева со страхом заметила, что стены, всё убранство комнаты куда-то исчезло, осталось только незашторенное окно с бледноватыми силуэтами высоток, жёлто-рыжая лампа и её широкая кровать. — Не в том, говоришь?.. Хочешь сказать, я чего-то не понимаю? — слишком опасно и ядовито протянул Саваоф Теодорович, задумчиво поглаживая редкие усы.

«Вы меня простите… Я не верю, если честно…»

В комнате раздался громкий смех, больше напомнивший раскаты грома.

— «Не верю»! «Не верю»!.. Знаем мы этих «неверующих», потом в апостолах оказываются. Хорошо, хорошо, продолжай.

«…но мне кажется, что суть подвига Христа заключается в том, чтобы каждый человек понял, что истинное добро добывается огромными трудами: только ты сам можешь сделать из тебя ангела, и никто другой».

Саваоф Теодорович раздражённо цыкнул и закатил глаза.

— Ну нет… А всё так интересно начиналось… «Мы должны творить добро»… Банальщина! — он эмоционально взмахнул руками,