Испуганное выражение лица сменилось бескрайним изумлением, но глаза тут же полыхнули яростным негодованием.

— Ты что себе позволяешь?! — почти прокричала она. — Да как ты смеешь!

— Спокойней, — призвал я сдержанно. — Переполошишь соседей. — И усмехнулся: — Я ведь предупредил, что приеду.

— Если ты сейчас не уйдешь — немедленно! — я подниму не только соседей. Я вызову милицию.

— Что ж, звони. — Я пожал плечами. — Но тогда мне придется изложить им то, что я намеревался обсудить с тобой. Пока только с тобой. Думаю, им будет интересно.

Рука ее, вскинувшаяся поправить сбившийся локон, едва заметно дрогнула и на секунду замерла у виска. Потом она тоже пожала плечами и смерила меня чуть поостывшим взглядом.

— Я уже сказала: нам нечего обсуждать.

— Прекрати! — судорожно предостерег я. — Ты прекрасно понимаешь, что я пришел не в любви объясняться.

— Я ничего не понимаю, — молвила Наталья, сузив очи, и порывалась как будто что-то еще добавить, но, помолчав, помотала кудрями и развернулась к комнате.

Я не стал дожидаться приглашения и пошел за ней. Большая просторная гостиная производила впечатление. Люстра, стилизованная под паникадило, изящная стенка из какого-то светлого дерева, прозрачный треугольный журнальный столик — то ли стекло, то ли плексиглас, — огромный плоский телевизор и мягкая мебель искусной, ажурной работы — все представлялось легким, эфирным, что ли. Обставлено было со вкусом, но, по мне, в цветовой гамме излишне превалировала лазурь: голубой ковер, шторы, канапе, кресла — и даже обои отливали блеклой небесной голубизной.

Наталья опустилась на диван, перекинув ногу на ногу. В обтягивающем темно-сером трико и светлой блузке навыпуск, она — черт побери! — смотрелась потрясающе. Я сел наискосок в вольтеровское седалище. Она раздраженно проговорила:

— Надеюсь, ты пришел — нет, вломился! — не для того, чтобы разглядывать меня.

— Я не разглядываю. Я смотрю и поражаюсь. И не могу уложить в мозгах: неужели за столь мерзопакостной свистопляской стоит вот эта очаровательная женщина?

— Что за бред? Кто за чем стоит? Ты спятил. Какая свистопляска?

— Да, согласен, — угрюмо признал я. — Свистопляска — неподходящее выражение. Слишком мягко, наверное. Но не обессудь, сейчас не до выбора точных определений. Ты сама мне ничего сказать не хочешь? Нет? Говорят, исповедь облегчает. Я не священник, но… Впрочем, вижу: не хочешь. Тогда задам один лишь вопрос — тот, с которого началось наше знакомство, помнишь? В несколько другой, правда, вариации. Где Борис? Что с ним сотворили? Все остальное меня не волнует — или волнует, но в гораздо меньшей степени. Как нечто второстепенное, побочное. Мне страшно допустить, что и с ним вы… расправились… как с Тамарой.

— Нет, — она сокрушенно покачала головой, — ты определенно спятил. Уже не банк! Ты что, уже меня подозреваешь в..? О господи, опомнись, в чем ты меня подозреваешь?! Я не хотела тебя огорчать, но, если хочешь знать мое мнение, и твой Борис, и Тамара скорее всего…

— Не надо, — остановил я. — Довольно лжи. И ты и я — мы оба знаем, что они не прохлаждаются где-то на Барбадосе. С Тамарой мне все ясно — и не важно, кто ее убил, ты или твой приятель. Но Борис… Повторяю: что вы с ним сделали?

Она вскочила. Глаза ее метали молнии.

— Я не собираюсь выслушивать оскорбительную ересь. И попрошу тебя немедленно покинуть мой дом.

— Сядь! — бросил я, слегка повысив голос. — И прекрати лицедействовать. — Наталья села, кипя возмущением — на мой взгляд, слишком бурным. — Значит, так и намерена держаться этой линии? Но ты ведь умная женщина. Я не сцены разыгрываю здесь — из эдакого дешевого фарса. И не блефую, пытаясь тебя расколоть. Я уверен — понимаешь, уверен — в том, что сейчас говорю.

— В чем? — вскинулась она сердито. — В чем ты можешь быть уверен? И пристально поглядев на меня, неожиданно замялась и отрывисто произнесла, точно понуждая себя к нежеланной откровенности: — Твоя уверенность — пустые бредни сумасшедшего. Не знаю, что с твоим другом, но… но Тамара жива и здорова. Она мне звонила. Только сегодня.

Кто-то сказал, что лихие дела зловредно отражаются на облике человека. Чушь собачья. Я смотрел на нее отрешенно и восхищался — против воли, вопреки здравому смыслу и всем афористическим вещаниям. Природа не поскупилась: даже сейчас — с небрежно подведенными ресницами, со слегка встрепанными волосами и неподмазанными губами — она влекла к себе как воплощенный соблазн. Даже сейчас, когда я все знал. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и грустно усмехнулся:

— Бедная Тамара. Все бродит несчастная неприкаянным призраком. И повсюду названивает. Значит, ты уже вернула ее с Барбадоса? И успела помириться? Когда — до смерти или уже потом, посредством спиритического сеанса?

— Что ты мелешь? — пробормотала она, округлив глаза.

— Глупо, правда? — продолжил я. — Прятаться за привидением и дальше действительно глупо, дорогая. Это уже перебор. Не могу не признать: идея была изощренная. Когда тебя осенило? Или так задумывалось изначально?

— Прекрати фиглярничать, — внезапно почти взмолилась она осипшим голосом.

— Я не фиглярничаю. В какой-то степени я и вправду восхищаюсь. В изобретательности тебе не откажешь. Тамара затеяла грязную и весьма опасную игру с боссами. И у нее были сильные козыри на руках. Какие — не скажешь? Нет? Ладно, это пока и не важно. Главное, ей не дали сыграть. Ее вырубили. Устранили. Убили, если без эвфемизмов, и перехватили карты. И вот тут-то самое примечательное. Узурпатор — или узурпаторы? — решил сокрыться за кулисами, оставив на сцене тень, фантом, призрак. Разве не здорово? Играет дух. По телефону играет. Звонит, диктует условия, называет выкуп. Боссы в бешенстве. Они рвут и мечут. И сдаваться не собираются. Мобилизуются все силы, чтобы разыскать и разделаться с вымогательницей. Все на уши поставлено. Но им и в голову не могло прийти, что они гоняются за бестелесным призраком. Ну никак. Ни грана подозрений. Ты ведь была прекрасно осведомлена о внутренней ситуации в банке, об отношениях, знала разные подробности почти о всех — ну по крайней мере ведущих сотрудниках. За годы тесного доверительного общения подружки невольно накачали тебя знанием. Ты была полностью в курсе. К тому же… Мне как-то сказали, что у вас много общего. Наверно, и манера говорить, и тембр, и родной воронежский прононс. В общем, ты хорошо вошла в роль. Да и откуда было им, недотепам, сообразить, что ненавистная врагиня навсегда покинула этот бренный мир.

Она тяжело поднялась, прошествовала к окну, раздвинула шторы, прильнула лбом к стеклу и глухо произнесла:

— Ты ошибаешься, Григорий, поверь. Тебя занесло. Говорю тебе: Тамара жива. Никто ее не убивал.

— Не продолжай, — досадливо перебил я. — Не стоит делиться лаврами с бывшей подружкой. Ведь столько хитроумных финтов придумано — неужто уступишь ей? Уже один тонкий ход со мной чего стоит. Подумать только, как ловко ты меня замешала в свою игру.