В Париже было необыкновенно светло почему-то. Свернув с бульвара Монпарнас на бульвар Распай, Супермен пошел не торопясь, и каждая плита на тротуаре, казалось, имела свое лицо, была не похожа на другую плиту. Носок правого ботинка Супермена был чуть сбит, свежая белая царапина украшала носок, и, глядя себе под ноги, Супермен почему-то сосредоточился на этой царапине, и нога Супермена в ботинке выглядела такой мягкой и хрупкой, а плиты такими холодными и тяжелыми, что Генрих удивился, как он сумел прожить сорок пять лет на земле, такой мягкий и незащищенный, среди твердых и опасных предметов, которыми наполнен мир…

«Не сходи с ума, Супермен! — сказал себе Генрих. — «Кир ройяль», не совсем удалившийся из твоего тела, частью успевший всосаться в остатки твоего бедного желудка, ответствен за противопоставление твердого, мира мягкому Генриху. Успокойся!»

Иностранные девочки в узких и коротких, по парижской извечной моде, джинсиках стояли группами возле забора «Альянс Франсез». На противоположной стороне бульвара Распай серый забор по-прежнему служил для иранских студентов стенной газетой. Одни надписи утверждали, что имам Хомейни — убийца, а другие грозили смертью врагам имама. «И имам-«asshole», и студенты различных группировок — жопы», — подумал Супермен, но у него не было времени выразить свое мнение на заборе. У каждого из авторов стенной газеты наверняка было в запасе по крайней мере несколько тысяч дней, у Супермена же оставался один.

Замедлившего шаги Супермена обогнал энергичный и бодрый горбунок с канцелярскими папками, прижатыми к игрушечному пальто, и Супермен даже не успел ничего подумать о всегда интересовавших его горбунах, как навстречу ему вдруг вышла из автомобиля высокая молодая женщина в шубе из очень дорогого меха. «Может быть, соболь», — подумал Супермен и взглянул в глаза белолицего и статного существа. Глаза были красивыми, жемчужно-серыми и пустыми. Кто-то платил за эти глаза и все тело большие деньги. Зависть к платящему деньги, к владельцу крупных и красивых ног, спускающихся на тротуар из шубы, к владельцу крупной и, очевидно, теплой шеи, вызывающе открытой навстречу Генриху, зависть дернула Супермена за рукав. Свободный в последний день своей жизни Супермен подумал было, что он пойдет сейчас за женщиной и сделает с ней, что захочет, на некоторое время также станет ее владельцем, но вспомнил, что, отправляясь в аэропорт, он оставил «беретту» в отеле. Без «беретты» невозможно захватить приглянувшийся тебе кусок мяса даже на час.

Генрих обнаружил вдруг, что многое в мире внезапно сделалось ему понятным. Вещи, бывшие загадкой целых сорок пять лет, открылись, и было удивительно, как Генрих не понимал их раньше. Если бы Супермен такими глазами смотрел на мир раньше, как быстро бы он двигался в мире, каких только побед он бы не достиг, обладая этим сегодняшним знанием! Увы, подумал Супермен, сворачивая на рю Флёрус и идя в сторону Люксембургского сада, было очевидно, что только потому, что Супермен умирает, ему и дано вдруг понимание.

Все детали мира одновременно были сейчас доступны Супермену. Корешок каждой книги в магазине антикварных книг видел он, читая все надписи одновременно. Гладильщица в глубине заведения для чистки одежды повела коричневыми глазами, и по одной только этой манере поворота глаз Генрих сразу получил исчерпывающие сведения обо всей ее жизни, вплоть до того, сколько лет ее мужу и сколько у нее детей, где живут ее родители. Хулиган, со свистом проскочивший мимо Генриха на мотоцикле, был мгновенно узнан Суперменом как одно из лиц, бывших на концерте «Клаш» во Дворце спорта… Идущий по другой стороне рю де Флёрус человек в зеленом пальто был опознан Суперменом как именно тот англичанин, чей паспорт был продан Супермену Матиасом и лежал сейчас в глубине суперменовского чемодана в отеле «Иль де Франс»…

Через распахнутые железные ворота Супермен вступил в насквозь просвечивающий Люксембургский сад и пошел по асфальтовой дорожке мимо теннисных кортов, пустых в это время года, вслед задам и нестриженым хвостам маленьких пони, на которых покачивались спины таких же маленьких детей; мохнатых лошадок вел тоже покачивающийся поводырь, хромой мужик лет сорока, испанский эмигрант, у которого старший брат — внезапно узнал Супермен — до сих пор живет в России, куда попал годовалым мальчиком.

Подростки, играющие в футбол на одном из пустых кортов, были мгновенно опознаны Суперменом как сын чилийского посла в Париже, мальчик-американец, живущий здесь с отцом-киноактером, домом им служила баржа, запаркованная у понт Неф на Сене, парень постарше — тоже американец, работает барменом в одном из кафе на рю Леско, рядом с Les Halles,[125]и француз Тьерри, сын консьержки в доме на рю Вожирар. Американский мальчик — сын киноактера — утонет следующим летом, знал Супермен, а юноша-бармен прославится тем, что совершит кругосветное путешествие на велосипеде… Супермен шел между стволов временно мертвых каштанов, огибая самый центр Люксембургского сада, и вглядывался в статуи великих женщин Франции, отважно стоящих на ветру в легких каменных платьях. Начиная с Бланш Кастильской, мимо Валентины Миланской шел Супермен и, только дойдя до последней статуи и уже выходя из сада к театру Одеон, так и не понял, почему он не обнаружил статуи Алис Английской — маленькой, в шляпке и с саквояжиком…

67

Обедал Супермен в «Липпе». И есть ему не хотелось, и знал он, что не позже чем через пятнадцать минут после поглощения пищи его неминуемо вырвет, но и в последний день жизни нас посещают желания. И даже если ты до такой степени небуржуазен, что меньше суток отделяет тебя от Ничто, — все равно ты остаешься человеком и идешь туда, где человеки обычно показывают себя друг другу. Может быть, Генриху предстояло жить среди медуз и белых или черных клякс следующие несколько миллионов лет. Он хотел побыть на прощание среди человеков. Генрих только заехал предварительно в отель, надел белую рубашку и свой единственный, купленный с помощью Алис Английской галстук, взял «беретту» и два раунда запасных патронов, на всякий случай, и прибыл в «Липп».

Следующие полчаса он занимался тем, что глядел прямо в глаза женщине, принадлежащей, по крайней мере на этот вечер, седовласому небольшому человеку в темно-синем костюме в слабую бело-красную искру. Так как молва утверждает, будто в «Липпе» обедают очень известные люди, Генрих решил, что, может быть, человек — писатель. Генрих сидел, пил скотч и соду, больше соду, чем скотч, и смущал седовласого и раздражал женщину. Генриху пришлось ждать, пока освободится столик, единственным мыслимым развлечением была борьба взглядов — впрочем, и борьба ему вскоре надоела, он, смертник, наделенный уже силами оттуда, свыше, без труда одолел в конце концов и писателя, и его подругу-блондинку. Уверенность смерти выражал взгляд Генриха плюс уверенность человека, у которого в кармане «беретта» и ему нечего терять, а вечность все равно ожидает его так или иначе.

Глядя в теперь уже подчиненные и заинтересованные глаза блондинки, одетой во что-то черное, во что именно брезгливый Генрих не потрудился даже рассмотреть, Супермен вдруг понял, что и в «Липпе» ему нечего уже делать, и, оставив на столике пятьдесят франков, встал, взял с вешалки свой плащ и вышел, не обращая никакого внимания на официантские крики: «Мсье, мсье!» Официант был озабочен тем, отменяет ли мсье свой заказ на обеденный столик в зале наверху или нет.