— Правда? — оживляюсь я, ещё не понимая, что же мог в альбомах моей бабушки найти Илья.

— Это дядя Серёжа, — говорит он уверенно и показывает пальцем. — А это, наверное, твоя мама. Вы очень похожи.

Я смотрю на незнакомые лица. Мои родители. Странное чувство охватывает меня. Впервые. Вглядываюсь в черты лица. Мужчина хорош. Широк в плечах. Чуб залихватски падает ему на лоб, почти прикрывая левый глаз. Улыбка широкая, открытая. Кажется, он счастлив. И девушка рядом — белокурая. Волосы до плеч. Платье светлое с юбкой клёш. Тоже улыбается, глядя в объектив. Мы и впрямь похожи.

Но вижу я не это. А часы. Те самые, из мезонина. Ещё не такие старые, но узнаваемые. Часы с инвентарным номером на торце. Смотрю и не могу отвести глаз. Оказывается прошлое не так далеко, как иногда нам кажется. Просто мы не всегда обращаем внимание на мелочи.

Дьявол кроется в деталях. Сейчас я, как никогда, понимаю эту крылатую фразу.

Самохин

Он рискнул. И от собственной смелости — голова кругом, грудь распирает, потому что сердце бьётся, как большая неуклюжая птица. Она похожа на слона, но Самохину безразлично, даже если сердце захлебнётся и остановится.

Он смог. Он сделал. Всю жизнь был трусом, хоть и пытался это скрыть, а сейчас бояться не перестал — нет, но по собственным меркам совершил подвиг, понимая, что от расплаты не убежать.

Карающая рука Спины настигла его через два часа после акции небывалой дерзости. Самохин не сопротивлялся. Шёл, как баран на заклание, понимая, что ничего не чувствует. Устал, наверное. Всему есть предел.

— Есть новости? — прохладно поинтересовалась Спина. — Вы проворачиваете делишки втихаря? Знаете же, что за каждым вашим шагом следят?

Самохин улыбается. Страшной улыбкой, наверное. Возможно, позже, человек увидит его оскал, но ему без разницы.

— Да, я знаю, — тянет он губы, как резиновые. — Вы и в туалете за мной наблюдаете? Хотя не отвечайте: не интересно.

Спина поворачивается. Он видит глаза — выцветшие, старые, мерзкие. Что осталось в этой оболочке? В чём смысл существования этого человека? В ненависти? В мести? Только это и держит его ещё на этом свете?

— Дерзим? Ну-ну. Вам бы о вечном подумать. О том, что самый дорогой вам человек может не дожить до завтрашнего утра.

Самохин сглатывает. Нервно дёргается кадык. Это единственное, что его по-настоящему страшит. И тот, кто смотрит ему в глаза, знает на какую мозоль надавить. Чем припугнуть. Заставить прогнуться.

— Мне нечего терять, — говорит он спокойно, переломив страх. — Всё, что можно, я уже утратил. Вы сделали всё, чтобы превратить жизнь мою в ад. А самый дорогой человек считает меня предателем, Я знаю, почему до сих пор жив. Я — связующее звено. Посредник. Ваша ниточка к дочери Сергея. Вы прекрасно знаете: если она найдёт то, что ищете вы, то обратится ко мне. Больше не к кому. Поэтому я живу. А так бы давно гнил где-нибудь.

— Как вы заговорили, Дмитрий Давыдович, браво, — Спина хлопает в ладоши. Громко и противно. Этот почти лязгающий звук отдаётся болью в ушах. Хочется заткнуть их пальцами, чтобы не терзаться. — Что настолько вас вдохновило? Что послужило поводом для дерзости?

— Вы больше не властны надо мной, — Самохин произносит эти слова тихо, но с чувством. С уверенностью, что всё именно так. — Я трус, и знаю об этом. Но однажды даже трусы доходят до ручки. Вы можете меня убить, как Сергея. И как только это случится, подробности вашего грязного дельца отправятся, куда надо. То же самое случится, если хоть один волос упадёт с головы моей жены.

— Шантажируете? — Спина не испугалась. Смотрит на него с интересом. Только веко дёргается, выдавая внутреннюю бурю. Интересно: там осталось что-нибудь настоящее? В этом теле? Или корни безумия скоро разорвут оболочку на части? — Да вы блефуете. У вас ничего нет.

Самохин прячет улыбку и опускает глаза. Он может себе это позволить.

— А вы рискните. И узнаете. Я был Сергею не просто нотариусом и душеприказчиком. Я был ему другом. И знал намного больше, чем обычный клерк. Вы ведь пропустили удар, когда обнаружили, что Сергей на шаг вас опередил с дочерью. Думали, что убить и получить желаемое — легко. А всё оказалось намного сложнее.

— Да полноте, не надо морочить голову, рассказывая о том, какой вы крутой и как нашли выход из ловушки. У вас его нет, Дмитрий Давыдович.

— Точно так же, как у вас нет уверенности, что дом Кудрявцева сгорит, если Иванна не будет в нём жить. Однако, вы не рискнули проверить, правда? Со мной можете рискнуть. И тогда ваш карточный домик развалится. Всему есть предел.

Спина стискивает челюсти. Сжимает руки в кулаки. Не рискнёт. Не станет проверять. Слишком много на кону. Но человек всё равно делает попытку его приструнить, прижать к стене.

— Если бы у вас что-то было, вы бы сразу не молчали. Что изменилось? Вам захотелось поиграть в героя? Проверить прочность моей обороны и связей?

Он не хотел признаваться, что запаниковал. Испугался. Струсил. Что боялся за жизнь Лены и малодушно позволил собой манипулировать. Жил как в аду, не видел выхода, не мог перестать паниковать и рисовать в голове картины одна страшней другой.

Что полгода он жил, как в аду, и всё же надеялся, что Сергей жив. Пока не нашли тело, Самохин не верил. Да и потом — не совсем. Всё казалось: вот он вынырнет, даст знак, поможет, обнадёжит, скажет, как быть. Вместо этого он получил инструкции. Если Кудрявцев и умер, он умел управлять людьми и другими жизнями даже с того света.

— Я ничего не хочу проверять. Я устал. И поверьте: человек, которого припёрли к стенке, в отчаянии способен на многое. Будьте здоровы, если сможете. И встретимся в аду, если всё же решите рискнуть.

Самохин развернулся и вышел. Шёл по коридору и знал: либо его шлёпнут, либо он уйдёт, потому что выиграл время. Естественно, на слово никто верить не будет. Вначале проверят каждый его шаг. Дойдут и до Любимова, но тот уже успел узнать все подробности и — Самохин надеялся на это — принял меры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Никто его не тронул. Ни в здании, ни на улице. Самохин долго кружил по городу. Смотрел на витрины магазинов. Пил ароматный кофе в маленькой уютной кофейне. Дышал воздухом на лавочке в тени раскидистого дерева. Наблюдал, как деловито вышагивают малыши, которых придерживают няни или мамы.