Я захожу в свою комнату. Отправляюсь в ванную. Спускаю халат с плеч. Смотрю на своё тело в зеркало. Без ужаса и страха. Некрасивые грубые рубцы уродуют. Они болят. Кожа часто лопается, причиняя боль. Я помню дни, когда становилась девушкой. Когда у меня росла грудь, пытаясь вырваться из тисков изломанных шрамов. Ей не хватало места. Ей было тесно. Она не могла правильно развиваться, потому что рубцы не растягивались. В них нет эластичности. Они грубы.

Левая грудь почти нормальная. Правая — деформированная. Ей неоткуда было взять силу, чтобы вырасти и сформироваться. Но у меня есть надежда, что красота тела вернётся. Пусть не полностью, зато я смогу без стеснения снять халат не только перед собой, а и перед единственным мужчиной, которого любит моё слабое сердце.

Сегодня я не впускаю отчаяние и безнадежность в свой дом. Сегодня время надежды и веры. Я больше не боюсь. И всё это дал мне он — мой нелюдимый и строгий Ворон.

Наверное, я должна ему всё рассказать. Показать обязана. Чтобы он знал и понимал. Чтобы не получил кота в мешке и не разочаровался. Я ведь всё пойму по его глазам. И потом смогу принять нужное и правильное решение. Но пусть это случится не сразу. Мне нужно немного времени, чтобы осмелиться.

Я хочу простого счастья в его объятиях. Хочу хотя бы отголосков любви, что нередко путают с желанием. Я не путаю. Но мне необходимы положительные эмоции и то, чем я была обделена.

Проснувшаяся чувственность рождает жажду. Это не грёзы, а осязаемая тяжесть в изуродованной груди, в низу живота. Пульсация между ног, что мечтает об удовлетворении. Мне не стыдно об этом думать. Это то, чего у меня не было, но уже случилось, а поэтому я думаю о продолжении.

Я принимаю душ и возвращаюсь в комнату. У меня звонит телефон. Это пугает меня до чёртиков, до морока перед глазами. В такое время?

Пальцы трясутся, когда я рассматриваю дисплей. Никита Репин.

— Прости, что поздно. У тебя свет горит. Всё хорошо, Ива?

Почему-то его звонок выбивает меня из колеи. Мы созванивались днём, когда я сказала, что возвращаюсь в посёлок с Андреем. Он огорчился, но не высказывал и не истерил. И вот сейчас звонит. Который час? Два или три?..

— Всё в порядке. Собираюсь ложиться спать. Спасибо, что беспокоишься, но мне бы не хотелось, чтобы ты за мной следил.

— Прости, — произносит он смиренно, — мне важно было услышать твой голос и знать, что с тобой ничего не случилось. Спокойной ночи, Ива.

Вот зачем, зачем он сказал эти слова? Ночь сразу стала неуютной. Дом — огромным и неприветливым. Дрожащими руками я закрыла дверь в комнату на замок. Спряталась под одеялом. В детстве казалось, что ни один монстр не заглянет к тебе, пока ты в безопасном маленьком пространстве.

Завтра будет новый день. Лучший. Я верю в это, засыпая.

* * *

Утро началось с переполоха. Радостного, немного сумасшедшего: Андрей привёл детей, на кухне воцарилась его кухарка Петра.

— Я отлучусь ненадолго. Мне нужно в город, — говорит он. — Заодно и к твоей знакомой заеду. Приглашу погостить. Как думаешь, если я поговорю с братом, он согласится побыть здесь, с нами?

Я расплакалась. Не помню, когда настолько полна была чувствами.

— Побоялась вчера просить тебя об этом. Ты — лучший, — я едва сдержалась, чтобы не кинуться ему на шею.

— Вот и хорошо, — голос его дрогнул. — Так и думал, что тебе понравится. Я долго думал, как ему не то, чтобы помочь, но хотя бы поддержать.

— И я думала, — хожу за ним вслед, как преданная собачонка, — ему бы аппаратуру для записывания хорошую. Микрофон профессиональный. Ну, я не знаю. Всякие эти штучки.

Он движется по дому стремительно. Раздаёт команды. Люди переносят какие-то вещи. Комнаты в экстренном порядке убираются. Он всё решил, обо всём подумал.

— Мы же моих не выгоним? Зою и Соню, Игнатьевича и Виктора?

— Нет, конечно. Будут работать, как и раньше.

Он уезжает, а мы остаёмся. Катя кружит по дому, как птица. Ей нравится. Илья смотрит внимательно, исподлобья. О чём он думает — не говорит. Но утро у меня посвящено вязанию, и они идут за мной вместе — Илья и Катя.

Катюшке здесь всё знакомо. Она привычно усаживается на маленький стульчик и начинает вязать. Илья рассматривает комнату с интересом.

— Тебе не обязательно быть с нами, — говорю я ему. — Это, наверное, скучно. Ты можешь почитать или посмотреть телевизор. Из дома только выходить нельзя, — вздыхаю. — Но позже мы обязательно выйдем. Просто у меня заказ, и я должна его сделать.

— Я побуду с вами, — качает Илья головой. — И мне не скучно. Даже интересно.

Он смотрит на платье, что почти готово — остаётся только сеткой соединить детальки. Кропотливая, но очень важная часть работы.

— Это ноты? Скрипичный ключ, пять линеек. Никогда не видел такого платья.

— Это моя фантазия. Девушка, что выходит замуж, пианистка. Любит музыку больше всего на свете. Я предложила создать такое платье, а она не отказалась. Сказала, что уж точно ни у кого не будет подобного. И пусть ей все завидуют.

Катя смеётся, а Илья очень внимательно рассматривает ещё не соединённый воедино рисунок.

— Это здорово. Круто. У тебя талант.

Мне приятно услышать похвалу. Он хороший мальчик, и я до сих пор не могу понять, что за чёрная кошка между ними пробежала.

— Можно я посмотрю альбомы? — спрашивает он некоторое время спустя.

Альбомы с фотографиями. Я положила их здесь да так и не решилась разглядывать. Руки не доходили. А может, не желала ворошить прошлое. Для меня всё равно почти ничего не значат люди, что смотрят со страниц. Я почти никого не знаю. Может, Ираида согласится приехать, и тогда я попрошу её рассказать. Ей будет приятно, мне — полезно.

— Да, конечно, — разрешаю. И пока я тружусь, Илья, не спеша, погружается в моё незнакомое прошлое.

Катя, потеряв интерес к вязанию, тянет стульчик поближе к брату. Ей тоже хочется полюбопытствовать. Я вижу, как Илья вздрагивает, но сестру не гонит. Терпит? Или решил при мне комедий не разыгрывать?

Если честно, я не до конца понимаю его хорошее ко мне отношение. С Катей всё понятно — девочка очень искренняя и добрая, тянется ко всем, кто готов с ней дружить. Да и если не готов, как Илья, всё равно невольно попадает в зону поражения, рискуя вызвать на себя его недовольство.

Илья терпит меня, потому что я однажды разрешила ему лазать в свой дом? Как-то не очень укладывается это в голове, но других объяснений пока нет.

— Для меня эти фотографии — почти загадка. У нас было не принято разглядывать и вспоминать. Бабушка не любила, однако хранила альбомы, — пытаюсь я разговаривать с Ильёй.

— Надо же, — говорит он удовлетворённо, — а я почти сразу нашёл знакомое лицо.