закричала. Тут же подвыванием ей ответил Меченый, гревший на солнышке серый бок.

— Вот я дура! И правда, нюх как у собаки... Тогда ведите!

Глава 26. Жертвы

— Серьёзно? — изба, которая, как гласили сказки, должна быть на курьих ножках, стояла на земле и никакого намека на её двигательную активность я не заметила.

Вход в Марьино царство был и то гораздо заковырестее. Кривовато висящая серая от времени дверь на удивление не скрипнула, внутри было чисто и пахло травами и еще чем-то ягодно-цветочным. Большая не белёная печка, стол, лавки, полынный веник в углу.

— Проходи, — Яга стояла у окна, скрестив костлявые руки. — Гостевать или дело пытать?

— Я...

— Гостевать так гостевать. Садись.

Послушно сев на широкую лавку, в который раз отругала себя за торопливость.

— Стало быть, срок мой пришёл. Чему быть, того не миновать. Только ты зачинщику передай — не бывать никому заместо меня! — лицо Яги изменилось, превратившись в страшную маску. — Слыхала про дуб? Припадала?

— Дуб? — рука нащупала в кармане деревянного ворона. — Да, была рядом. Припадала.

— То-то же! Вот он тебя и подцепил на дубовый-то сучок.

— Кто? — я начинала путаться в происходящем, рушились догадки, воздвигались из зыбкого песка новые.

— Он самый, кому тебя пропрочили, кликуша.

— Послушайте. Врать не буду — дуб мне даёт силу видеть, как все говорят, кликушествовать. Но я не понимаю, о ком вы говорите, бабушка.

— Несмышлёная совсем, вот уж точно — горюха.

Ворча под нос неразборчивые ругательства, Яга убрала заслон, подцепила ухватом большой горшок и, отфыркиваясь по-кошачьему, поставила на стол. Сладковатый пар поднимался вверх, свиваясь в белёсые клубки. В глиняную кружку из большого деревянного черпака полился малиновый узвар.

— Пей, девица, пей. Не вздумай нос воротить...

* * *

— Примерно в восемь. Будь готов. С оружием как? — голос Михая был слишком серьезным, и меня передернуло от предчувствия неизбежной беды.

Слишком увлеченно беседовали они с Егором, чтобы услышать, как подкатила сзади моя коляска.

— Чисто всё. Не засвеченный. Еще с тех времен лежит.

— Кто лежит? — тревогу скрыть до конца не удалось, и я заметила, как Миха шевельнул губами, отворачиваясь в сторону. Матерится.

— Сайт лежит. — слишком натянуто улыбнулся Егор. — Мы с Михаилом там в войнушку рубимся. Дос-атака, понимаешь.

— Ну! — неубедительно поддакнул кузен. — вот, надеемся, до вечера починят.

— Ты — в войнушку? И этот человек Гошке запрещает сидеть в компе до ночи? Не верю. Колитесь, что задумали? На дело идёте? Банк брать? Возьмите меня с собой, я на стрёме постою. На меня никто и не подумает.

Мужчины напряглись, и выглядело это весьма комично.

— Да ладно! Расслабьтесь, вояки! Шучу я!

* * *

Узвар всё кружился и кружился, словно неведомый моторчик на дне кружки приводил в действие потоки напитка. Воронка затягивала мой взгляд, тянула внутрь малиновой спирали.

— Пей, девица, — всё дальше и дальше от меня звучал голос старухи, — пей, милая....

— И я не вековуха, девкой была — краше многих. Перун, должно, осерчал, сыпанул огнём да громом, еле очухалась. А дуб, под которым хоронилась, так пополам и треснул, да пламенем занялся. Из полымя того всадник выехал. Молодоватый, кудреватый богатырь. Конь под ним чернее ночи, так и вышагивает, только морда наполовину костяная, страшная. Припала я на мокру травушку, голову лукошком прикрыла, да и миновал он меня.

Голос укачивал, убаюкивал, но я не спала — запахи не давали, а Яга продолжала:

— Домой добежала, батюшке да матушке повинилась, а они не верят, баешь, говорят! Только с той поры манило меня к дубу. Как приду, как обхвачу, так и вижу.

— Что, бабушка?

— Червоточину. Гниль. Куда очи не поверну — везде зависть да черная злоба. Сторониться стала людей-то, да только как сваты приехали, так и закрутилось. Запричитала мати, завыли сёстры, и отдали меня белёшеньку во чужой двор.

Узвар все кружился, кружился, а передо мной разворачивался экран: черноволосая девушка входит в избу с венком из полевых цветов. За нею захлопывается дверь. Могильным холодом повеяло, отчаянием, страхом.

— Поедом ели, смертным боем били, дитя скинула из за непосильной работы. Только и была отрада — коровушка моя кривороженька.

— Ты убила её.

— Прирезала, косточки на бережку прикопала — заступникам рода воздание, чтобы помогли.

— Помогли?

— Выросла на том месте яблонька — ветки до земли гнула, скатывались наливные яблочки в речку и до самого Лукоморья плыли. Вот теми яблочками со свету всех и сжила. Запалила избу, да сама в лес ушла.

— Их кровь на твоих руках осталась. Там же дети были. Маленькие совсем.

— И на детках бедки! — сумасшедшая старуха смотрела на меня из-под седых бровей. — Токмо через меня прошли и чистоту нашли. Сладки детки-то, пуще меду! А коли ты с пути моего не сойдёшь, то и тебя сварю и съем! Чур!

Я резко пришла в себя: сижу на пеньке, напротив Меченый в лицо вглядывается. Ни Яги, ни избушки, ни горячего узвару, только смертельный ужас леденит кровь.

— Скукотно, говоришь, бабушка? — злость поднимала голову. — Я тебе покажу скуку, людоедка старая!

Мстислав сидел на ступеньке крыльца и наблюдал за облаками. Настроение у купца, похоже, было не слишком хорошее, никто из слуг даже носу на двор не показывал.

— Слав, поговорить нужно.

— О! Гости! Опять сказки рассказывать будешь? Не надоело тебе? Одна! — Мстислав поднял указательный палец вверх. — Одна единственная просьба была, и ту ты проигнорировала. Так чего теперь: раз судьба жить в этом медвежьем углу, то и буду жить. Как сам хочу, уж не обессудь!

— Мы же хотели у Марьи про ягоду…

— Да пошла ты со своей ягодой! Нагородят трудностей, потом преодолевают, потом плачут от того, что плохо вышло! Скажи только, почему ты себя главной считаешь, а? Ты вообще кто, Женя? Шлюха ты, Женя. Высокомерная городская ***.

— Тебе категорически противопоказано пить. Неужели не страшно, что в твое тело чужак вселяется.

— Главное, чтобы я икру отметывать не начал как в кино. Остальное фигня.

—