На кухонном столе в вазе для фруктов лежало яблоко. Чрезвычайно довольный тем, что оно последнее и он его забирает, Бруно схватил яблоко и вонзил в него зубы. Прошелся по кухне, выдвинул верхний ящик шкафа. Тот оказался чуть ли не доверху забит деревянными палочками и белыми пластиковыми пакетиками с соевым соусом. А на полке возле раковины стояли две баночки английских специй. Бруно ездил в Лондон вместе с Этрихом. Как-то раз они ужинали в одном ресторанчике, и все было замечательно до того момента, пока Этрих не положил глаз на красотку, которая сидела в другом конце зала. Он тотчас же утратил интерес к своему коллеге. Самолюбие Бруно было уязвлено, но он взял реванш позже. Когда Этрих умирал, он постарался сделать так, чтобы его последние часы были отравлены тоской и отчаянием.

В этом был весь Бруно: избегая наносить противнику открытый удар, он действовал как садист, отрезающий от жертвы по кусочку, пока от нее ничего не останется. Когда Винсент Этрих умирал от рака, Бруно без большого труда заставил его горько сокрушаться мыслью о том, как много он в скором времени потеряет и как мало потеряют те, кого он покинет. Главными составляющими его стойкой ненависти к Этриху были зависть, досада, презрение к человеческому роду и тот факт, что сам Бруно Манн был отвратительным существом. Он не сомневался, что именно по этой причине его избрали новым Королем Парка.

Он просмотрел книги Этриха и его диски. Призадумался, зачем бы этому ловеласу держать дома четыре издания «Пармской обители» Стендаля, и не поленился пролистать каждый из пухлых томов. Он искал любовные записки, неоплаченные счета – словом, какие-нибудь компрометирующие мелочи, которые потом могли очень ему пригодиться в войне против Этриха.

Пока он был занят поисками, он насвистывал песенки Барри Мэнилоу, все время возвращаясь к «Мэнди».[8]

Не обошел он своим вниманием и фотографии детей Винсента, Изабеллы в белом белье с парой ковбойских сапог в вытянутых руках и бывшей жены Этриха, которая была запечатлена в зеленом шелковом халате. Держа перед собой фото обеих женщин, он стал прикидывать, на которой из них остановил бы свой выбор, если бы ему представилась такая возможность. С Китти он однажды встречался, и та держалась с ним любезно, хотя и несколько отчужденно.

Тут послышалась трель телефона. Бруно подошел к аппарату и положил ладонь на трубку. Он никак не мог решить, стоило ли ему ответить на звонок. С одной стороны, неплохо было бы позабавиться, ведь он мастерски умел подражать любому голосу и ему не составило бы труда выдать себя за Этриха.

Бруно так и не успел решиться, как включился автоответчик.

– Эй, пап, это Джек!

Бруно несколько секунд внимательно вслушивался в болтовню ребенка. А после стал повторять каждое слово Джека, копируя его голос. Стороннему наблюдателю эта картина показалась бы дикой – мужчина средних лет весело щебечет о своей любви к отцу тонким мальчишеским голоском. Вскоре, однако, это занятие надоело Бруно, и он стал прикидывать, как можно будет использовать Джека, его сестру или мать, чтобы побольнее уязвить Этриха. Он нащупал в кармане леденец и сунул его в рот прямо в бумажке.

– Ну вот пока и все, пап. Позвоню попозже. – Джек повесил трубку, автоответчик пискнул, щелкнул и отключился.

Бруно воспроизвел и эти звуки. В этой квартире непременно должно быть то, ради чего он сюда явился. Не зря же он потратил столько времени на обыск! Надо еще раз все методично осмотреть. В жилище каждого из людей есть нечто тщательно скрываемое от посторонних глаз, предмет, который порождает в душе его обладателя смешанное чувство стыда, страха и болезненного возбуждения, вещь, от которой он не может или не желает избавиться. И хотя Бруно тщательно осмотрел полупустую квартиру Этриха, где, казалось, не могло быть никаких тайников, его не покидало чувство, что он проглядел нечто важное.

После того как смолк автоответчик, тишину в квартире нарушал лишь чмокающий звук, с каким Бруно сосал конфету. Но вскоре стих и он: увидев прямо перед собой то, что он так долго искал, Бруно замер как вкопанный с полуоткрытым ртом.

На полу у окна лежала деревянная коробка, в которой Изабелла привезла венский торт.

– Ого! Что же это у нас такое?!

Бруно гордился тем, что у него в отличие от большинства других всегда хватало терпения сосать леденец, пока он не растает во рту почти полностью, и проглатывать его, только когда он станет узеньким и острым, как еловая иголка. Он никогда не разгрызал твердые конфеты зубами! Но сейчас он был так рад своей находке, что в нарушение своих принципов с победным хрустом раскусил леденец. Наконец он нашел то, что искал!

Этрих допустил ошибку. И это было более чем объяснимо: разрозненные сведения, которые он получил, находясь по ту сторону жизни, вдруг разом всплыли в его памяти и обрушились на него таким мощным потоком, что он едва не потонул в нем. То, что ему удалось с первого раза перенести Изабеллу к ее бабушке, было равносильно чуду. Но возможно, именно та легкость, с какой он это совершил, сослужила ему плохую службу. Он уверился, что и со всем остальным справится без труда. Ведь он знал, что делает. Случай убедиться в том, что как раз этого-то он и не знал, представился ему всего через несколько секунд, когда он очутился в незнакомом месте и вдобавок неизвестно в каком времени.

Номер в отеле. Судя по рисунку желтоватых обоев на стенах и по форме раковины в ванной и притулившегося рядом биде, отель находился в одной из европейских стран. Хотя и в этом он не был до конца уверен. Вот так. Вознамерившись перенестись в больничную палату, где встретил смерть, он попал в дешевый гостиничный номер где-то в Европе. То, что он не узнавал окружающей обстановки, ровным счетом ничего не значило. Этот номер непременно должен быть какой-то вехой в его жизни, потому что так предписывалось правилами: в смерти каждый может путешествовать взад-вперед по своему жизненному пути, как по рельсам железной дороги. Там, за пределами жизни, такие поездки поощрялись, потому что, исследуя пройденный путь, каждый углублял и расширял тот опыт, который получил здесь, на земле, и с которым явился туда, в смерть. Итак, эта тесная комната была частью жизни Этриха. Но он не узнавал ее, и из этого сам собой следовал вопрос – какой именно частью? Ответ ему пришлось ждать недолго.

Не успел он толком осмотреться, как дверь номера отворилась. Снаружи послышался женский смех. Эти звуки он никогда бы не спутал ни с чем на свете – так задорно и беззаботно могла смеяться только его мать. Но женщина, вошедшая в комнату, очень мало походила на ту, которая, когда он был мальчишкой, делала ему бутерброды с арахисовым маслом и всегда аккуратно сворачивала его майки и трусы, прежде чем уложить их в ящик комода.

Молодая женщина, которая вошла в номер, была причесана по моде 1940-х. Под лифом ее тонкого голубого с зеленым платья без рукавов вырисовывалась крепкая грудь. Винсент залюбовался ее стройной, подтянутой фигурой, длинными ногами, которые лишь угадывались под скрывавшим их до середины икры подолом. Познакомься он с этой особой на какой-нибудь вечеринке, ей было бы не избежать его ухаживаний. Он помнил фотографии матери в молодости. Вне всякого сомнения, это была она и в то же время не она – ведь теперь Рут Этрих предстала перед ним не на фото, а в реальности, живая, веселая и совершенно счастливая. О, этот смех, и шелест платья, и каждый сантиметр кожи на ее тонких руках… Она была просто чудо как хороша!