Парикмахера, который занимался его головой, звали Франц. После нескольких часов сидения в кресле Бруно осмелился спросить у него о причине такой своей нечувствительности.

Франц, мывший руки над раковиной, охотно ответил:

– Это потому, что все парни, чью внешность мы на тебя примеряем, мертвы. И ничего не могут чувствовать.

– А где вы достаете трупы? – забеспокоился Бруно.

Он представил себе покойников, вырытых из могил, в которых, небрежно обмахнув их тряпкой, втискивают его драгоценную сущность, словно в куртки из спортивного магазина.

– Не волнуйся, мы используем только свежих покойников. Мы их отлавливаем в самый момент кончины. Видал когда-нибудь страховочную сеть под трапецией в цирке? – Парикмахер тщательно вытер руки красным полотенцем. Остальные стояли за креслом Бруно и вполголоса переговаривались. – Парень, в которого ты сейчас превратился, только что свалился со скалы возле Дубровника. Немецкий турист, который слишком разогнался на своем новеньком «опеле». Все покойники, которых мы для тебя достаем, совершенно свежие, Бруно. Люди ведь каждую секунду умирают.

Успокоило ли его это объяснение или напугало еще больше? Он и сам не знал.

Мужчина, угощавший всех пышками, заявил:

– Ясно одно, Франц, у него должен быть вид человека, который прошагал несколько километров в кромешном мраке. Понимаешь, о чем я?

Все как по команде воззрились на Бруно. А говоривший ухватил его пальцами за подбородок:

– Этот парень продает подписки на журналы. Или еще какой-нибудь никому не нужный хлам. Живет один и готовит себе еду в микроволновке. Он почти невидимка. Таких, как он, никто не замечает.

– А почему так важно, чтобы я сделался невидимым?

Ему ответил чечеточник:

– Существует две категории невидимок. Старики, до которых никому дела нет, и парни вроде тех, как только что описал нам Дин. Чем старше становишься, тем меньше на тебя обращают внимания. Ты сам разве этого не замечал? Стариков замечают, только когда они начинают с кем-то скандалить, или откалывают какие-то немыслимые номера, или умирают. А те из них, кто ведет себя тихо, для остальных вроде как перестают существовать. Они никому не интересны, потому что им нечего предложить окружающим, кроме воспоминаний, только их не слушают. А еще есть потерянные люди. Им, как и старикам, нечего предложить обществу, поэтому их игнорируют. Они вроде мятой газеты, которую ветер гонит по улице. Ты их замечаешь, только когда они попадают в твое поле зрения. А через секунду их уносит порыв ветра – прочь с твоих глаз и из твоей памяти. Да и с чего бы, спрашивается, тебе их помнить? Мы их зовем тенями и всякий раз пользуемся для своих нужд их телами, потому что это очень удобно. Слишком они незначительны. Пока живут, никому не интересны, а как умрут – на земле становится одним обрывком бумаги меньше. Только и всего. Этрих перестал тебе доверять, после того как ты сделал ложный шаг – сказал ему, будто все знают, что вы оба воскресли из мертвых. И как это тебя угораздило отмочить такой номер, Бруно? Чем ты думал, а? Ведь прежде надо было все подготовить, подстраховаться, а ты слишком поторопился воплотить в жизнь свою идею. Тебе следовало посидеть подольше над заданием. Только и всего. И вот его девчонка вмиг раскусила твою хитрость – взяла да и позвонила его бывшей жене. Правда выплыла наружу. Ты не должен впредь совершать таких ошибок. Никакой спешки, никаких просчетов. У нас мало времени. Ты сам превратишься в тень и сможешь сделать с ними что пожелаешь, потому что большую часть времени будешь оставаться невидимым.

Остальные одобрительно кивнули и сложили руки на груди, давая понять, что инструктаж окончен.

– Нет.

– Что?! Я не ослышался? Ты сказал «нет»?

– Да. Я сказал «нет». – Бруно указательным пальцем потер нос незадачливого немецкого туриста. – То, что вы предлагаете, меня не устраивает. Я хочу поступить иначе.

Дин, тот, кто минувшим вечером угощал компанию пышками, обменялся взглядом с остальными.

– А в чем, собственно, дело, Бруно?

– А в том, что я ненавижу Винсента Этриха. И когда доберусь до него, пусть знает, что это я заставил его страдать и довел до гибели, я, а не какой-то немецкий увалень, которого он никогда и в глаза не видел.

– Ненавидишь? Но за что? Разве он заслуживает твоей ненависти?

Бруно помотал головой:

– Для меня все это не так просто. Бывшая жена Этриха как-то сравнила его с голубем, который в последний момент вылетает почти что из-под колес машины. Кажется, еще один миг, и ему конец, но он ухитряется воспользоваться именно этой последней секундой, чтобы остаться невредимым. Везучий он, я таких терпеть не могу. Он всего этого не заслужил. Подумать только, избежал своей участи, вернулся сюда и вдобавок собирается стать отцом такого ребенка! Как это можно было допустить? Кто-нибудь объяснит мне, почему не кому-нибудь, а именно этому шуту гороховому выпало стать родителем такого дитя?!

– Не лезь ты в это, Бруно, – мягко предостерег его Франц.

– Что ты имеешь в виду? Разве это против правил? Я просто спрашиваю.

– Потому что, даже еще не родившись, это дитя куда более опасно, чем ты, чем все мы, чем любой из Королей Парка, чем каждый из тех, с кем ты знаком и о ком знаешь только понаслышке. Стоит ему родиться и узнать, какой силой он наделен, и мы окажемся в полном дерьме без надежды из него выбраться. Заметь, у нас нет возможности узнать, о чем он думает и что делает. Может, он сейчас здесь, среди нас, представляешь? Так что я тебе от души советую больше никогда не упоминать Энжи. Даже в мыслях.

Бруно сердито оглядел зал. Все его собеседники, судя по их лицам, почувствовали себя в этот момент весьма неуютно.

– Ладно, но я все ж позволю себе задать еще один, последний вопрос: если этот Энжи и впрямь так силен, как мы сумеем его одолеть?

– Мы и не возьмемся за это, зато его родители вполне с этим справятся. Нам надо убедить их избавиться от него.

Предположение Франца оказалось верным: Энжи действительно был среди них. Сперва в зеленом гребешке. Парикмахер приглаживал им редкие волосы погибшего немца. А после в пышке, которая медленно скользила вниз по чьему-то пищеводу. Он с наслаждением пробежался по зрительному нерву Бруно и несколько раз подпрыгнул на нем, проверяя, сильно ли он пружинит.

Он слышал каждое слово, звучавшее в зале. Слышал, что ему желают смерти. Он очень хотел бы, чтобы обо всем этом тотчас же узнал отец, но у него не было доступа к сознанию Этриха. О, сколько он мог бы поведать своему отцу, но установить с ним мысленную связь было ему не под силу. Любая его попытка проникнуть во внутренний мир Этриха заканчивалась неудачей. С матерью – иное дело. Она с первого же раза приняла его сигналы. Но Этрих их не улавливал.

Когда мужчины вышли из парикмахерской, Энжи уже поджидал их на улице в виде черно-коричневого голубя, беззаботно разгуливавшего по мостовой. Казалось, он нарочно дразнит судьбу, рискуя угодить под автомобиль. Ему и впрямь не терпелось испытать, каково это – в последний момент выпорхнуть из-под нависшей над головой черной ребристой шины и взмыть в небеса. Он решил проделать фокус, который Бруно уподобил тем жизненным коллизиям, что так легко, словно шутя, преодолевал Этрих. Энжи хотелось узнать об Этрихе как можно больше, он жадно впитывал любую информацию о своем отце, будь то даже суждения и оценки его недругов. Но в столь ранний час машин на улице еще не было. Он покружился на месте, наклонив голову и воркуя. Ему показалось, что быть голубем совсем неплохо.