У креста Элеоноры на улице Чипсайд меня ждал лондонский лорд-мэр в пурпурных одеяниях, украшенных горностаевым мехом. Он вручил мне традиционную тысячу фунтов, которые город всегда символично жаловал новому монарху. Наступила торжественная тишина, когда я поднялась, чтобы обратиться к градоправителю с речью:

– Благодарю вас, мой лорд-мэр, ваших соратников и весь английский народ. Ежели вы уверены в том, что не зря оказали мне доверие и попросили стать вашей госпожой и королевой, то знайте: став правительницей, я буду добра к вам так же, как и ко всем остальным своим подданным. Со мной вы всегда станете жить в достатке. Будьте также уверены в том, что ради мира и безопасности своих людей я не пожалею, если потребуется, и своей крови, всей, до последней капли. Да хранит вас Господь!

Толпа разразилась оглушительными криками, и не было для моих ушей музыки слаще этих голосов.

Около Вестминстерского аббатства я сошла с носилок, опершись на руку Роберта, и медленно прошествовала по синему бархатному ковру, разостланному передо мной. Поднявшись по ступеням к огромным дверям, я воздела руки, призывая людей к тишине, и обратилась к ним от всего сердца:

– Знайте, я буду вам доброй королевой. Я не ищу процветания и счастья для себя – меня заботит лишь наше общее благо.

Я увидела слезы на лице старика, стоявшего у дверей, подошла к нему ближе и взяла за руку.

– Надеюсь, вы плачете от радости, не от горя, – улыбнулась я.

– Да, ваше величество! – воскликнул он и рухнул передо мной на колени, прижимая подол моего платья к губам.

Я коснулась его темени и благословила его, после чего осторожно развернулась и продолжила свой путь к аббатству. За моей спиной люди бросались наземь, словно голодные волки, пытаясь ногтями и зубами оторвать себе на память хоть клочок от синего бархатного ковра, по которому я шла.

Внутри все сияло золотом, потому как зал освещала добрая сотня свечей. Церемонию вели на английском и на латыни, чтобы каждое слово было понятно и католикам, и протестантам. На возвышении передо мной, превозмогая боль в коленях, преклонил колени Сесил: он держал мою Библию, пока я, положив на нее руку, торжественно произносила королевскую клятву. Я помню запах масла, похожий на рыбный, которым помазали мою голову и грудь, и приятную тяжесть короны, увенчавшей наконец мое чело, и ответственности, которую я с радостью брала на себя. Помню то чувство целостности, охватившее меня, когда я взяла в руки тяжелую золотую державу – тяжелую настолько, что даже испугалась, что не сумею ее удержать. Помню, как пальцы мои решительно сомкнулись на украшенном драгоценными камнями скипетре и мне на палец надели массивный золотой перстень с ониксом – он оказался как раз там, где положено быть обручальному кольцу. Я знала, что сегодня соединила себя священными узами с государством английским, единственным возлюбленным, который никогда меня не предаст и не разочарует, и что наша искренняя любовь будет длиться вечно и выдержит испытание самим временем.

Когда я вышла из собора, освещенная лучами полуденного солнца, и предстала перед своим народом со всеми королевскими регалиями – короной на голове и скипетром и державой в руках, повсюду затрубили трубы, зазвонили колокола и толпа разразилась оглушительными ликующими криками. Я знала, что эта чарующая музыка навеки останется в моем сердце. И всякий раз, когда я буду ощущать слабость или неуверенность в себе, эти воспоминания придадут мне сил.

Пока я медленно шествовала к Вестминстерскому тронному залу, где должно было проходить торжество в честь моей коронации, холодная земля под моими ногами уже была устлана свежей соломой вместо синего бархата, и мои подданные падали ниц, протягивая руки ко мне, только бы коснуться пышных юбок и длинного шлейфа. Украдкой оглянувшись, я увидела, что многие из них целуют мои следы, и слезы, выступившие у меня на глазах, ослепили меня, так что вокруг все смешалось, словно меня окутала яркая расплывчатая пелена. «Господи, помоги мне стать им такой королевой, какой они заслуживают!» Об этом я молилась в тот день всем сердцем.

– Не забывайте старого короля Генриха Восьмого! – прокричал мне из толпы старик, широко улыбаясь.

Я была истинной дочерью своего отца и поклялась, что в тот день, когда мои пламенные кудри, которыми славились все Тюдоры, уже поседеют и придет мой смертный час, я закрою глаза в последний раз, зная, что сделала Англию великой державой, о какой лишь мечтал мой отец. Бедный хилый малыш Эдуард и несчастная, безумная, влюбленная Мария – они не сумели стать достойными наследниками отцовского трона и не возвысили нашу династию. И теперь пришел мой черед, и, если будет на то Божья воля, я, последняя из рода Тюдоров, принцесса, разочаровавшая своего отца еще до своего рождения, сумею убедить весь мир в том, что король зря горевал и что я, хрупкая женщина, стала истинной наследницей великого Генриха. Во мне возродится дерзновенный дух моей матери, которая, дав жизнь дочери, а не сыну, ни в чем не подвела своего господина, и я докажу всем, что ее величайшая в жизни оплошность была на самом деле величайшей ее победой.

Хотя пир, на котором столы ломились от всевозможных яств, продолжался до самой зари, сразу после полуночи я, как того требовало мое новое положение, встала и подняла кубок вместе с дворянами, пожелав им доброго здоровья и поблагодарив за все те мучения, что им довелось вынести в борьбе за мое воцарение, после чего проследовала в опочивальню.

Я отпустила всех своих фрейлин, велела им танцевать и как следует повеселиться или же идти спать – на собственное усмотрение. Мне так хотелось остаться одной, но мне это не удалось. И я знала, что так и будет. Роберт прятался в моей спальне, ожидая меня. Я позволила ему раздеть меня, наслаждаясь его прикосновениями, пока он освобождал мою бархатную кожу от роскошных, но тяжелых одеяний. Я вздыхала в его объятиях, когда он гладил красные отметины на моей спине, оставленные туго затянутым корсетом. И я позволила ему отнести меня, нагую, на огромную кровать, застеленную покрывалом из пурпурного бархата, украшенным золотой бахромой. Балдахин держался на огромных позолоченных львах, в ярости выпустивших свои когти и обнаживших клыки и готовых наброситься на нас в любую секунду. Роберт осыпал меня поцелуями и ласками. Но когда он взял мою руку и положил на свой набухший гульфик, я слабо улыбнулась, нежно коснулась его и велела отправляться домой, к жене.

– Оставь меня, я устала и хочу отдохнуть, – вздохнув, сказала я, укуталась в покрывало и закрыла глаза.

Я усмехнулась, услышав звук его отдаляющихся шагов и проклятия, которыми он разразился, разгоряченный страстью, после чего хлопнула дверь и я погрузилась в сон, опьяненная своей особенной властью над мужчинами, которые почему-то решили, что природа и сам Господь Бог назначили их хозяевами всего сущего.

Эми Робсарт Дадли Лондон, воскресенье, 15 января 1559 года

В своем очередном письме Роберт пригласил меня в Лондон на коронацию Елизаветы, предложив погостить в большом городском доме его дяди. Он сказал, что там мне будет много удобнее, чем при дворе или же у моих шотландских кузенов в Камберуэлле. Мне так и не удалось убедить его, что лучше всего мне было бы с ним. Он так и не позволил мне явиться ко двору – по его словам, у него была куча дел, а потому он едва ли нашел бы время на то, чтобы возиться со мной и вымаливать прощение за мое неловкое поведение. Так что я сложила в дорожный сундук свое великолепное блестящее платье с серебряным кружевом, сшитое для несостоявшейся аудиенции у королевы Марии, решив, что оно отлично подойдет и для коронации ее сестры. Затем мы с кухаркой старательно записали рецепт клубничного варенья, без которого Роберт велел не приезжать в столицу, и я отправилась в Лондон.