Вся эта старина прекрасно сочетается с роскошными пляжами и уютными прибрежными ресторанчиками, где всегда можно отведать свежей, только что выловленной в озере рыбы.

— Может быть, и наши предки две тысячи лет назад ели точно такую же рыбу, — задумчиво сказала Светлана, поливая филе карпа, жаренного на гриле, лимонным соком.

— Наши? — удивился Виктор. — Вообще-то наши предки жили чуть-чуть северо-восточнее…

— Если верить Библии, то все мы евреи, — продолжала Светлана.

— Особенно я, — ответил Виктор, глядя на свое отражение в металлической крышке на кастрюле с горячим блюдом, которое только что принес официант.

— Ну, судя по характеру, — да, — фыркнула Светлана.

— Дорогой мой, принесите, пожалуйста, одно пиво, — попросил Виктор официанта на чистом иврите.

— Ты действительно еврей? — удивилась девушка.

— Я и индонезиец, и папуас, и мексиканец, и масай, и бушмен… Я журналист, — улыбнулся Виктор.

— И инок Ермолай, — добавила Светлана.

— Еще какой инок, — согласился Лавров, приступая к ухе.

— И все-таки, для чего ты отправился в эту поездку? — спросила девушка, пристально глядя на Виктора.

— Для того чтобы следить за тобой! Ешь давай! — спокойно ответил Лавров, с удовольствием поглощая великолепно приготовленное первое блюдо. — А то твоя рыба остынет! Наши предки две тысячи лет назад так не поступали.

Да, вопрос, который задала девушка, попал, что называется, в десятку. Виктор не знал на него ответа. Спасти православную святыню — честь для каждого инока. Но какое же это спасение, если Лавров решил помочь спрятать длань в Сепфорисе? Да, может быть, он уезжал из монастыря Святого Иоанна именно с этой миссией и по зову сердца. Но сколько воды утекло с тех пор! «Времени прошло немного, а вот воды утекло…» — подумал Виктор. Он встретил девушку… и она стала им командовать. Смешно? А может быть, и нет. Влюбился? А как она выглядит, эта любовь? Кто ее видел? Кто даст ей определение?

Так что же это? Непреодолимая страсть к путешествиям? Даже без фотокамеры, без задания телеканала он рвался в Сирию, будто последние пару лет провел не в монастыре, а в темнице. Два года назад он бежал от этой суеты, от всех этих заданий, от шумных городов, от смены континентов. Бежал от самого себя.

А теперь? Он вернулся туда, без чего, как оказалось, просто не мог жить. Кто-то не может жить без штурвала самолета, кто-то ходит без страховки по краям крыш самых высоких небоскребов, а Лавров не мог жить без путешествий. Он опять бежал от рутины, но уже монастырской. От постоянных поучений священников, умных и не очень, от безлюдья, от нелюдимости, от лицемерия «якобы монахов», от точно такой же коррупции, как и в мирской жизни.

А если проще… он опять бежал от себя самого. Хотя прекрасно понимал, что это бесполезно.

Единственное, о чем Виктор жалел в данный момент, — о своей маленькой гуцульской кобылке Мелари, которую оставил в конюшне при монастыре. Как она там? Кормят ли ее, поят ли? Надо будет обязательно вернуться. Хотя бы ради нее.

2

Кинерет, Тивериадское озеро, Галилейское море… Трудно найти место, где тело и душа, не ревнуя и не завидуя друг другу, пребывали бы в таком согласии. Не случайно иудейские мудрецы утверждают, что Мессия придет через Кинерет. А он-то места знает…

Но Лаврову сейчас было не до пришествия Мессии. После сорока восьми часов без сна, после сытной еды и под властью изнуряющей жары и тряски в грузовиках так приятно было опустить голову на гостиничную перьевую подушку и мысленно сказать всем: «Абонент недоступен». Однако самые главные мысли порой посещают на пороге сна, тем самым его лишая.

В темном гостиничном номере рядом с Лавровым мирно посапывала его спутница и, должно быть, видела десятый сон. Но измотанный Виктор никак не мог уснуть. Даже эти двое суток без сна и отдыха не заставили его забыть чудовищные события на Голанских высотах.

Он вспоминал убитого им Фарраджа, проклятый самосуд у минных полей близ Кунейтры с ржавыми минами. Трухлявые мины с изъеденными коррозией детонаторами! О, как же детонаторы похожи на его сердце, его душу! Такие же ржавые, непредсказуемые…

«Не кляни себя», — убеждал Виктора его внутренний голос.

Его самоирония, его спасение в трудную минуту, когда не с кем посоветоваться… Без предрассудков, без религии, но и без атеизма. Виктор мысленно разговаривал с собой. Может быть, это и был настоящий Бог? Его совесть?

— Не кляни себя. Ты ведь защищался?

— Но я и убил.

— Ты ведь убивал на войне.

— На войне я защищал родину.

— Где? В чужой стране?

— Но я принимал присягу и не мог иначе!

— А здесь ты мог иначе? Когда на волоске висели десятки, а может, и сотни жизней? Из-за одного ублюдка-фанатика могла разразиться бойня между палестинцами и друзами.

Виктор снова и снова возвращался к событиям трехдневной давности. Ухмыляющееся лицо Фарраджа смотрело на него, как живое.

Нет, Виктор никогда не забудет этого.

— Спасти человека из трясины, чтобы потом убить его? — продолжал он терзать самого себя.

Извечный вопрос, что лучше — пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти сотни, или следовать заповеди «Не убий», сохранять себя в чистоте, зная, что при этом погибнет несоизмеримо большее количество людей? Сколько тогда детей не дождутся отцов? Сколько матерей будут оплакивать сыновей после кровопролития? Предотвратить, но самому стать убийцей?

Это как вопрос, чтобы было раньше, яйцо или курица. Этот как извечный спор бессмертных героев детектива: «вор должен сидеть в тюрьме» или «не пойман — не вор».

Что выбрал бы для себя сильный мужчина — убийство или пожизненное самобичевание за то, что не предотвратил бойню? За Виктора решила судьба. Повинуясь инстинкту самосохранения, он нажал на спусковой крючок пистолета…

Лавров встал с постели, запустил руку в рюкзак и выудил оттуда продолговатый предмет, похожий на термос. Странно, глядя на него, Виктор впервые испытал страх. А еще сожаление и, может, растерянность. Почему? Он сам не знал. Древняя бронза приятно холодила разгоряченный лоб. Вот если бы и вправду возложить десницу на голову Иоанна в Дамаске и одним движением зачеркнуть гражданскую войну в Сирии, и Вторую и Первую мировые войны, и костры инквизиции… И убийство Фарраджа…

А если наоборот? Что будет с человечеством? Человечество станет надеяться только на небеса и перестанет развиваться. Лозунг «На все воля Божья» превратит людей в стадо овец. Женщина ничего не будет значить для мужчины — останется лишь самкой, которая живет «во грехе». Человек перестанет бороться за себя, не захочет решать свои насущные проблемы — ведь есть Небеса. И тогда начнутся эпидемии, голод, войны за право любить Небеса, миллионы каинов убьют сотни тысяч авелей… смерть, ужас, невиданная катастрофа…