— Скажи, мальчик, разве я был с тобою не вежлив?

— Вы были очень милы, мсье.

— Вот то-то же, — отпустил его беспокойный клиент. — Мы — лучшая семья в мире, и завтра мы поедем в Испанию и докажем вашей матери, что лучшего отца для наших деток ей не найти! Вы все меня слышали? — вскочил он с места и завертелся по сторонам.

Все испуганно замерли, некоторые обернулись.

— Папа, сядь, пожалуйста, — потянула его за рукав Мерседес и громко сказала: — Простите, он у нас ветеран.

Семейства недоброжелательно покивали и отвернулись.

— Завтра мы поедем в Испанию, и Роса вспомнит, кто ей муж и где он зимует, — продолжал мечтать Энрике с блаженной улыбочкой на лице.

— Во-первых, мою мать зовут Мигуэла, а во-вторых, мы не можем поехать в Испанию, — убедительно сказала Мерседес, — потому что мама живет с Хавьером.

— Чтобы Энрике Хомбрэ испугался какого-то паршивого Хавьера? Да я бы его уже давно зарезал, если бы меня раньше не посадили.

— Ты был в тюрьме? — Мерседес сделала вид, что удивилась, потому что в этом не было ничего удивительного.

— Я отсидел четыре срока и провел годок-другой в санаториях для умалишенных, — гордо сообщил видавший виды наш папа. — Мне и по сей день запрещено покидать границы Франции. — В доказательство он высунул из-под стола ногу, приподнял штанину и показал браслет. — Видали? Жандармский датчик. Не улетишь, — он улыбнулся криво на один бок. — Что-то я совсем уже отрезвел. Гарсон! Принеси мне какой-нибудь выпивки.

— У нас не пьют, мсье. Видите ли, это кафе детское.

— У меня разве что-то не так с дикцией? — подвигал он грязной растопыренной пятерней под своей небритой челюстью. — Я недостаточно выразительно произношу слова? В таком случае мне придется прищучить своего логопеда, пока он не выправит мою дикцию, но потом, клянусь, что я вернусь сюда и побеседую с тобой как следует. Ремнем по заднице! Я тебе отец или не отец?

Официант быстро закивал.

— А ну неси, шакал, выпивку, щучий потрох!

Через минуту юноша, быстро семеня и виляя бедрами между столиками, принес кокосовый ликер и стаканчик рому.

— Вот все, что мне удалось найти, мсье, — испуганно сказал официант, весь красный как помидор.

— Ладно, — сказал наш милосердный отец, — на первый раз прощаю.

Он вытащил из бокового кармана пиджака смятую купюру в десять евро и засунул ему под фартук.

— Заработал, — сказал он, смягчаясь. — А теперь ступай.

— Мерси боку, мсье, — поклонился гарсон и улепетнул за прилавок.

Энрике долил в стакан ликера рому до краев, задрал голову и выпил его залпом, так что мы видели, как прыгает его кадык, и слышали звуки проглатывания.

— Так что, дорогая моя, — сказал он, морщась и вытираясь рукавом, — завтра мы поедем в Испанию, и я убью его.

— Убить-то его, может, и стоило бы, — признала Мерседес, — но я бы все же не хотела, чтобы тебя упекли за него в тюрьму или навсегда заперли в психушку. Тем более, не забывай, что у тебя браслет.

— Все равно я убью его, — клюя носом, сказал наш мститель.

— Он этого не стоит, — сказала Мерседес и обернулась ко мне. — Давай вызовем такси.

Я достал телефон и начал звонить оператору, чтобы объяснить ему по-английски, куда за нами приехать.

— Энрике, не пей больше, — ласково уговаривала отца Мерседес.

— Я убью его, — мотая головой над столом, заладил тот. — Таким нет места на земле. Клянусь, я убью его. Или отрежу себе хер. Клянусь, я отрежу его. Таким не место на свете. Я убью его…

В конце сентября, когда нам уже осточертел дом, его окрестности и дебри Булонского леса, Мерседес решила уговорить старика отправиться куда-нибудь подальше от дождливого Парижа. Мне это предложение очень даже понравилось, так как меня страшно раздражал один араб, который дежурил под нашим забором и повсюду преследовал Мерседес. Мы даже ссорились с ней из-за этого странного типа. Хоть вид у него был и не опасный, но я все же предлагал как-нибудь его припугнуть, не подключая Энрике, так как наш папаша точно бы его замочил. Но Мерседес упиралась и говорила, что араб ей нисколечко не мешает.

— Ах так! Ах так! — устраивал я ей сцены ревности. — Тебе просто нравится, когда мужики ходят за тобой по пятам.

— Я имею на это право! — кричала Мерседес. — Ты мне не муж и даже не парень.

— В таком случае, — шантажировал я, — я немедленно позвоню в полицию или в Испанию и все о тебе расскажу.

— Давай-давай, стучи кому хочешь. Тебя самого быстренько возьмут под белы рученьки и раком отправят в Сибирь!

— Ты предательница.

— А ты малявка.

— Ты говорила, что любишь меня.

— У меня к тебе сестринские чувства.

— Но ты со мной целовалась.

— Я была не в себе.

— Если у тебя хоть кто-нибудь появится, я застрелюсь.

— Из чего это, интересно, ты застрелишься?

— Я вскрою себе вены в ванной.

— Вечно вы, мужчины, стращаете самоубийствами. Хоть раз бы молча исполнили свои обещания.

После таких разговоров я убегал из дома и часов по пять бродил по Парижу, пока голод не загонял меня обратно в Булонский лес.

— Давай проведем пару дней на природе, — предложила за завтраком Мерседес, когда отец был еще в духе.

Энрике эта мысль пришлась по вкусу. Он подумал немного и начал рисовать перед нами картины предстоящего отдыха на лоне природы.

— Завтра же мы соберемся и отправимся на нашей машине куда-нибудь на Ривьеру, во Французские Альпы, где море ласкает лазурный берег и солнечные лучи раскрываются веером из-за сияющих горных вершин, — красочно изображал он, рисуя пейзаж перед собой руками. — С утра мы с Иваном (то есть со мной) будем лазать на склоны, чтобы ловить форель в высокогорных озерах, днем валяться с Мерси на пляже, а вечерами прожигать по сотне евро в сверкающем казино Монте-Карло. А когда нам надоест, мы наймем небольшую яхту с негром и проведем пару недель в открытом море. После этого я брошу пить и проведу остаток жизни, занимаясь детьми, внуками и садоводством.

— Что-то мне не очень-то во все это верится, — вырвалось у меня.

— Ты еще плохо знаешь меня, мой мальчик, — снисходительно заметил Энрике. — Я человек слова. Если я в чем-то поклялся, то будь уж уверен, что это свершится не позднее, чем завтра. Такова правда моего народа.

Я не стал возражать и напоминать ему все его клятвы и на всякий случай даже подтвердил:

— Да, вы настоящий испанец.

— Я не испанец! Я цыган, — гордо поправил меня Энрике, и я с недоумением вгляделся в лицо своей возлюбленной. Она тоже вылупила глазища, видимо, для нее это была не менее шокирующая новость.