1

Мерседес немного боялась встречи с отцом. Ведь, по сути дела, она его и не знала. Мы пришли в ресторан «Баро Шеро» и спросили у барменши с именем Мишель на бэджике, как поговорить с владельцем.

— Кто-кто вам нужен? — настороженно перепросила девушка за стойкой, апатично, как корова, жуя резинку.

— Энрике Хомбрэ, — повторила Мерседес.

— А зачем вам Энрике?

Мерседес замялась.

— Ищем работу, — быстро нашелся я, и мы враз закивали.

У Мишель диковато скривился рот в улыбке, и она недоверчиво уточнила:

— Хотите работать внизу?

— Да! — сказали мы хором.

Девушка озадаченно помолчала, словно стараясь различить вкусовые тонкости своей жвачки.

— Ну что ж. Тогда идите за мной.

И она повела нас через дверь у бара винтовой лестницей в подвальное помещение, где было странное фиолетовое освещение, все в сладком дыму кальянов, кругом ковры, мужчины возлежали на арабских лежанках с барышнями в костюмах для танца живота. Короче, обстановка внизу была самая что ни на есть борделеватая. Мы прошли через несколько по-разному декорированных комнат из «Тысячи и одной ночи», то спускаясь, то поднимаясь на три-четыре ступеньки, и вошли в небольшой отдельный кабинет, где в полумраке в свете мерцающих электрических лампад развалился на низком диване полуживой тип в белом или кремовом костюме (цвет было не разобрать из-за адского освещения). Человек был худ, небрит и невероятно морщинист. Сидел он неподвижно, развалившись, так, как будто его пару недель назад закололи на этом диване и так и оставили. Смотрел он на нас или сквозь нас мрачным немигающим взглядом черных глянцевых глаз. Лет ему было около шестидесяти. Черные волосы с пепельной сединой, длинные, нечесаные и грязные, висели космами, и только свирепые глазки светились сквозь них, отражая мигающие бесовские лампадки. Испитое лицо обрамляли длинные противные клочковатые баки, носище, тонкий и крючковатый, с истончившимися в ненависти крутыми рисовыми ноздрями, вокруг сухого съехавшего влево рта серебрилась щетина. Лицо индейского шамана или восставшего мертвеца, смугло-красное, совсем сухое, с обветренными морщинами. На ушах у него как-то противоестественно смотрелись поблескивающие золотые сережки. Сидел он низко, так, что пиджачные плечи у него торчали очень высоко, коленки развалились в стороны и тоже торчали, штанины задрались и из-под них выглядывали костлявые голени, носки и лаковые туфли, стоявшие на полу таким образом, что подошвы смотрели одна на другую. Под ногами у него валялось несколько пустых бутылок.

— Пришла, — сказал человек хриплым замогильным голосом, когда барменша притворила дверь и восточная музыка, летевшая за нами из притона, притихла.

— Хелоу, — сказал я, выступив из-за Мерседес.

Мне стало жутковато от его немигающего прямого взгляда над нехорошим ртом. Наконец он поменял позу и взял с резного столика сигареты.

— Раздевайтесь, — сказал он, деловито закуривая.

Мы переглянулись, и каждый снял с себя что-нибудь — я кепку, а она стянула резинку, распустив волосы.

— Дальше, — приказал мрачный тип.

— Папочка, — неуверенно проговорила Мерседес.

— Вот это мне уже нравится, — сказал он и хрипло закашлялся. — Продолжайте.

Мерседес поняла, что он не узнает ее, и сказала:

— Энрике, это я, Мерседес, дочь Мигуэлы.

Старик замер и озадачился. Сигарета выпала у него изо рта, и он недобро прищурился.

— Мерседес? Мигуэлы?

Он медленно встал и с подозрительным взглядом пошел вокруг нас. Мы стояли как вкопанные, боясь оборачиваться и провожать его взглядом.

— Так-так-так, — проговорил он мрачно, одновременно шлепнул нас по задам и взорвался хохотом: — Убей меня бог! Мерси! Дочурка моя приехала! Вот те на! Подросла-то как, господи. А это кто? — тыкнул он меня кривым пальцем в брюхо так, что я присел. — Сестренка твоя?

— Брат, — с ходу ответила Мерседес, потом, видимо, сообразила, что я не говорю по-испански, и добавила: — Троюродный. Из России.

— Вот что, братишка, — сказал папаша вполголоса, наклонившись сзади к моему уху, так что я вздрогнул, — сейчас мы возьмем с тобой ящичек бренди и отметим ваш приезд как следует. Что ты на то?

— Я… я… Почему бы и нет, — пикнул я.

Он хрипло загоготал, чмокнул меня, так что расцарапал мне всю щеку своей щетиной, и бросился обнимать и тискать Мерседес.

Через пять минут он с диким хохотом мчал нас на своем раздолбанном «Порше» по Монпарнасу, одной рукой руля, другой заливая в себя из бутылки бренди, одним глазом поглядывая на дорогу, другим подмигивая нам и обещая устроить нам на редкость веселое торжество.

— Булонский лес! Булонский лес! — горланил он, когда мы мчались через темный парк. — Там тигров водится немало, и даже конченый балбес найдет там старого шакала.

Была уже ночь, мы долго мотались по громадному парку, на секунду освещая на поворотах чащу с быстро перемежающимися стволами, и навстречу нам летели, мелькая в свете фар, ночные мотыльки, как ожившие снежные хлопья.

— Вот мы уже и приехали, — проговорил он, сворачивая на узкую улицу, по сторонам сплошь заставленную автомобилями с нависающими над тротуарами темными кронами садов.

Затормозил он не слишком удачно, так как мы с тяжким ударом въехали в зад какой-то запаркованной машине, так что крышка капота у нас мгновенно сгорбилась и из-под нее в наступившей тишине повалил дымок.

— А вот и мой дом! — сказал он, упал головой на руль и больше не поднимался.

Мы обыскали папашу, вытащили у него ключи, вышли из машины и осмотрелись. Справа и слева были старинные особняки. Мы выбрали из них позапущенней и не прогадали — ключи подошли к воротам.

Потом мы подумали, загонять или не загонять «Порше» в некоторое подобие сада, и занялись перетаскиванием тела из машины в дом. Тело чего-то там бормотало по-французски и опасно порыгивало, грозя заблевать наш новый приют.

Сырой дом был мрачен и запущен не только и не столько снаружи, как внутри. Мы с большим трудом втащили Энрике по облезлой скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и уложили его в одну из двух спален, где были обильные следы его постоянного обитания. Стянув с него ботинки и пиджак, мы со спокойной совестью пошли изучать холостяцкий замок.

Внизу было три комнаты и столовая, а наверху пять комнат, включая темные каморки для прислуги, доверху забитые мусором. Вторая спальня тоже не представлялась нам гигиеничной, так что мы нашли два пледа и улеглись внизу на диванах в зале.

Вдруг хозяин начал оглушительно храпеть наверху, а мы принялись ворочаться и затыкать уши, засовывая головы между подушками и спинками диванов. Но это не помогало. Старый храпел так, что люстра звенела и вещи по столам лазали как вибрирующие пейджеры.