– Ты че, не понял? Слышь, але!

Лешка обернулся.

Это были они.

– Иди сюда!

На негнущихся ногах он подошел.

Они сидели на поваленном дереве: Дима Фешкин, называвший себя Ферзем, и два его дружка: Никита Осипов по кличке Дрын и Матвей Яковлев – Як, который, собственно, и кричал.

– Ты че такой дерзкий? Тебя нормальные пацаны зовут, ва-аще-то, а ты че? – прищурился Як.

– Да я это… – Лешка совершенно не знал, что сказать. – Я купаться шел.

– Купаться шел, да? Не, пацаны, он реально купаться шел. Ты, мышь серогорбая, кто тебя купаться-то пустит?

– А что? Марина Геннадьевна с Люськой куда-то умотали…

– Слышь, лошара, хорош! – вышел из себя Як.

Лешка зажмурился… Но ничего не произошло. С импровизированной скамейки поднялся Ферзь и прикрикнул на свою «шестерку»:

– Что ты к пацану пристал? Леха реальный пацан, – и уже Лешке: – Ну, дай пять!

Тот протянул трясущуюся руку. Ферзь звучно ударил по ней, сжал ощутимо, но не больно, потряс. И спросил:

– Лавэ принес?

Денег у Лешки не было. Во рту пересохло. С трудом он выдавил из себя какое-то мычание, отдаленно похожее на слово «нет».

– Не понял… – опешил Ферзь. – Я к нему по-пацански подкатил, клешнями потрясти. И люди вон видели. – Он кивнул на дружков. – А ты мне че, понты начал кидать?

– Так вы ж сами уже все лавэ из меня вытрясли… – промямлил Лешка. – Где я надыбаю-то, лес же?

– Як, объясни, – скомандовал Ферзь Яку.

– Ты, чайка вологодская, ты че, забыл? – тут же снова вступил Як. – Ты что нам обещал? Ты нам обещал на пивко подкинуть. Ты четким пацанам слово дал. Ты нас что, обмануть решил? Чего молчишь? Что, в падлу с реальными пацанами побазарить?

– Да я, в натуре, ничего вам… – начал было Лешка.

– В натуре кум в прокуратуре! Ты чего горбатого лепишь? Лавэ где? Где наше лавэ?!

– Я ничего вам не обещал, – обмирая от своей смелости, прошептал Лешка.

– Че сказал? Сам-то понял, че сказал? Дрын!

Дрын медленно встал с места, подошел к Лешке и неожиданно ловко ухватил его за руку, точнее за палец, хитрым приемчиком выгнул его – и вот уже Лешка стоит перед троицей на коленях, кусая губы, чтобы не закричать.

– Что сказал-то? – приплясывал от радости видеть чужую боль Як. – Что, слабо повторить, слабо?

– Пусть попросит прощения, – сказал Ферзь.

– Слышал, что серьезный пацан сказал?

Дрын усилил давление на несчастный палец, и Лешка согнулся в три погибели, чувствуя, как что-то щелкает в суставах. И услышал свой голос:

– Прости… Прости… Я все принесу.

Били недолго. Так, «для профилактики». В солнечное сплетение, по шее, да пинок под зад, чтобы упал. Бейсболку ногами потоптали и ушли.

– А-а-а! – Лешка сбросил одежду и кинулся в ламбушку[18]. – А-а-а!

Злость и ненависть душили его.

А ведь лето началось так замечательно! Их троих – его, сестру Женьку и их общего друга Сашку Карпова, – как и в прошлом году, родители отправили к бабушке в поселок Рускеала. А там клевые местные парни Славка с Колькой, два старшеклассника – дачники Димка с Генкой. Настоящие парни! А еще горный парк Рускеала с затопленными мраморными карьерами, где можно купаться, с аттракционами и мороженым. Там бабушка Зина с пирожками…

Но во второй половине июля бабушка Зина умудрилась заболеть. Да так, что из Рускеала ей срочно пришлось ехать в Славахлебск на лечение. А вместе с ней нежданно-негаданно в родном городе оказались и Лешка с Женькой и Сашкой. Обидно было, конечно, но Лешка был уверен, что и в городе они бы замечательно провели время. Особенно учитывая то, что Карпов с родителями жил в пригороде Деревянное, где рядом было озеро, сосновый лес, заброшенный комбинат народно-хозяйственных промыслов и еще много всего интересного. Однако родители решили иначе.

В один из не самых счастливых для Лешки дней они сообщили своим отпрыскам, что вместе с Сашкой отправляют их в какой-то природно-патриотический лагерь, куда-то к черту на кулички. Родители Ани Журбы, с которой они познакомились весной, тоже нашли эту идею замечательной. И вот – оп-па! – и они все вчетвером здесь, в чистом поле на краю леса, у подножия какой-то горы. Спят в палатках, едят пищу, приготовленную на костре, и слушают всякие дурацкие лекции с утра до вечера. Но даже это можно было бы пережить, если бы не…

Главной в лагере была директриса Марина Геннадьевна. Она появлялась утром, после завтрака, обычно к первой лекции. Ее помощницей были воспитательница Людмила Константиновна, вчерашняя выпускница вуза, которую никто иначе как Люська не называл; она жила в лагере в отдельной палатке. Еще с ними постоянно находился Сергей Демин – мужик лет под тридцать, представитель какой-то молодежной организации, название которой Лешка забыл сразу, как услышал; мужика называли по фамилии – Демин. Кормила всех повариха Нинель Аркадьевна.

Утро начиналось с бодрой музыки. Все, кто не был дежурным по кухне, вылезали из палаток, худо-бедно приводили себя в порядок и тащились на зарядку. После зарядки был завтрак. А после завтрака начинались лекции. Все они были однообразные: что-то из истории края и страны, рассказы про каких-то героев и всякая другая ерунда. Это, видимо, и было то самое обещанное родителям патриотическое воспитание. Во время этих лекций Лешка обычно старался спрятаться за чьи-нибудь спины и вздремнуть на туристском коврике.

Потом был обед, а потом наступали развлечения поинтереснее. Демин, один или с помощниками, учил их ставить палатку, разводить костер, ориентироваться и выживать в лесу. На его мероприятия приходил обычно весь лагерь, слушали теорию и старательно практиковались. Лешке эти занятия нравились. По крайней мере в них был какой-то смысл. И вообще, это же было круто – уметь выживать в лесу!

После ужина было свободное время. Кто-то убегал купаться. Кто-то терроризировал Демина, чтобы он еще рассказал-показал что-нибудь интересное. Часть подростков, в основном девчонки, собирались у костра вместе с Люськой. Она неплохо умела играть на гитаре, и они пели разные походные песни. Лешка предпочитал проводить время с друзьями: купаться, болтать, обследовать территорию. Сегодня он только на пять минут откололся от своей компании, чтобы сбегать искупаться, пока они о чем-то разговаривали с Люськой, и вот…

Природно-патриотический лагерь был подростковым – в нем участвовали около тридцати, как предпочитал сам себя называть Лешка, тинейджеров от двенадцати до семнадцати лет. Примерно половина из них была, как и он, из Славахлебска, а остальные – из какой-то местной школы одного из ближайших поселков. И все бы ничего, но среди этих самых местных оказалась троица, которая за несколько дней уже успела напрочь испортить настроение и жизнь Лешке Рыжову.