– Роман хорош еще и тем, что его можно с одинаковым интересом читать с любого места, – сказал Разломов. – И даже от конца к началу. Такая литература незаменима в дальней дороге.

– Мне все ясно! – категорически заявил Хаджиакбаров. – Не ясно только, при чем здесь Синдбад! Не нашел я там никакого Синдбада!

– Вай, а мы так ничего и не поняли, – честно признались обе восточные женщины, Зейнаб и Салимат. – Какой умный этот Бубенцов! Не человек, а прямо шах Сулейман!

– Не без этого! – многозначительно произнес Вершков, уже начавший входить в форму.

– Не мешало бы убрать некоторые чересчур откровенные сцены, – посоветовал Топтыгин. – Особенно в главе сто девяносто девятой, когда Иван, принявший образ маршала Ворошилова, совершает половой акт с Марией, вселившейся в тело генерала Гудериана. Очень уж лобовая метафора.

– Я, наоборот, считаю, что интимных эпизодов маловато, – возразила Элеонора Кишко. – Или у автора комплекс стыдливости, или он в этом вопросе недостаточно подкован. – При этом она искоса глянула на Топтыгина, опустившего очи долу.

– Пусть автор поделится творческими планами, – попросил Бармалей. – Когда мы ознакомимся с третьей книгой романа?

– Хоть сегодня, – скромно ответил Бубенцов. – В настоящее время я работаю над четвертой и пятой книгами.

Зейнаб и Салимат дружно издали печальный вздох, а Хаджиакбаров воскликнул:

– А там будет про Синдбада?

– Будет, – пообещал Бубенцов, но почему-то слегка поморщился.

– Плодовитый ты, братец! Небось у тебя вся станица в соавторах? – грубовато пошутил Чирьяков, которого концепция романа (первым человеком, оказывается был не Адам, а Иван, ну и так далее) вполне устраивала.

– А то! – ответил за Бубенцова Вершков. – Мне, например, сразу ясно, какую именно главу написал табунщик Анисим, какую счетовод Онуфрий, а какую бабка Глафира. Артельный подряд.

– Все бы хорошо… – глядя в потолок, сказал доморощенный эстет Балахонов. – Безусловно, такая литература тоже имеет право на существование. Но вот с философией, которой напичкан твой роман, не все обстоит гладко… И дело даже не в том, что всю эту философию ты украл у одного очень достойного человека. Алексей Толстой крал налево и направо. Что у Блаватской, что у Берроуза… Но он-то умел сплавить чужое со своим. А философия твоего романа похожа на кавалерийское седло, которое надели на корову. Причем на корову, саму по себе довольно удоистую. Я хочу сказать, что эта корова вполне могла бы обойтись и без седла.

– Я протестую! – пришел на выручку Бубенцову Чирьяков. – Я не знаю, что вы там имеете в виду, но если философские идеи изъять из романа, он сильно потеряет.

– В весе! – ехидно добавил Вершков.

Поскольку других серьезных возражений не поступило, роман был рекомендован к печати. В заключительном слове сам Верещалкин похвалил Бубенцова и сказал, что «Синдбад» скорее всего будет представлен к литературной премии имени Самозванцева.

– Слушай, друг, а куда ты собираешься деньги тратить? – поинтересовался наивный Завитков. – Сорок печатных листов по тысяче рублей каждый… Это же получается две машины «Волга»!

– Куплю «бэтээр» для родной станицы, – признался Бубенцов. – Со строевыми лошадьми у нас туговато.

– Разве «бэтээры» продаются?

– На Кавказе все продается.

Поняв, что заседание закончилось и ничего интересного сегодня уже не случится, семинаристы толпой поперли к выходу.

Костя с ужасом понял, что про него просто забыли. Неужели все труды бессонной ночи пошли насмарку!

Расталкивая уходящих, он бросился к сцене, возле которой мэтры, оживленно переговариваясь между собой, ожидали, когда публика рассосется.

– Я рассказ принес! – обращаясь к Верещалкину, выпалил он. – Вы же сказали… Вы же обещали…

К чести директора ТОРФа, он обладал хорошей зрительной памятью, да и от слов своих отказываться не собирался.

– А-а, Жмуркин… – сказал он, переглядываясь с соратниками. – Так и быть, послушаем вас. Надеюсь, это не отнимет много времени.

Костя оказался один против Топтыгина, Чирьякова, Верещалкина, Кишко и Крестьянкиной – голый среди волков. Хорошо хоть, что Савлов вновь проигнорировал заседание семинара.

Чтение рассказа происходило в гробовой тишине, лишь изредка нарушаемой урчанием, доносившимся из желудка Чирьякова. Возможно, это давала о себе знать живая вода, недавно принятая почетным кроманьонцем. Никто ни разу не перебил Костю и никаким образом не выразил свои впечатления.

– Похоже, вы мои советы восприняли буквально, – сказал Верещалкин, когда Костя умолк. – Все есть. И техническая идея, и борьба за ее внедрение, и исторический фон, и оригинальная форма. Только рассказа нет. Это даже не юмореска. Это какая-то шуточка на уровне студенческого капустника.

– И смею заметить, шуточка весьма злая, – добавил Топтыгин. – Что вы имели в виду под политическими трудностями, которые могут возникнуть в результате сокращения посевных площадей под ячмень и эти самые… как их… фиги?

– Ничего не имел, – честно признался Костя.

– Так ли уж? – произнес Топтыгин с непонятной иронией. – А под Департаментом палачей, у которого раздуты штаты?

– Клянусь – ничего! Дело ведь происходит в Древнем Египте.

– Нам-то зачем голову дурить! Знаем мы эти Египты, в которых правят набальзамированные трупы. Намеки весьма прозрачные, – сказал Верещалкин. – Я про кукиш в кармане вчера упомянул, а вы в рассказ фигу вставили… Ловко! Вот ты, Элеонора, скажи, может подобный рассказ пройти через Главлит?

– С утра не может, – зевнула Элеонора. – А после обеда, когда они уже водочки откушают, вполне возможно.

– Следовательно, ты рекомендуешь его к печати?

– Не-е, – покрутила головой Элеонора. – Хватит с нас и одного Вершкова. Да и не люблю я рассказы, где нет ни слова про любовь.

Мало того, что Косте загоняли под лопатку нож! Так этот нож еще продолжали дергать и поворачивать в ране, причиняя все новые и новые страдания.

– А что это у вас такое? – Крестьянкина неожиданно потянулась к стопке «Вымпелов», которую Костя продолжал сжимать под мышкой.

– Так, ерунда… – пробормотал он. – Журнальчик один… Я в нем когда-то печатался.

– Посмотреть можно?

– Пожалуйста. – Он хотел сказать «подавитесь», но сдержался. Лично Крестьянкина ему ничего плохого пока не сделала.

Она тем временем бегло полистала журнал, передала его Чирьякову, а сама потянулась за новым. Скоро все углубились в чтение, тем более что «Вымпелов» хватало. Смелые допризывники, рожденные фантазией Кронштейна, оккупировали страницы восьми номеров подряд.

– Нормально! – захохотал вдруг Чирьяков. – Отменно сказано!