– А тебе что здесь надо? – спросил Долбушин.

– Мысли, много мыслей… Вы ее взволновали! Я смог проникнуть к ней в сознание! – возбужденно крикнул Тлен.

На миг Долбушину захотелось проломить Тлену голову ручкой зонта. Чтобы она треснула, как переспелая тыква, до самого пластыря.

– И?.. – спросил он любезно.

– Я сумел разобрать… она рассказала про змейку девушке… которую знала раньше… Это произошло в лифте… Я вижу лифт, скорее всего больничный…

– О чем они беседовали?

– Не знаю. Слов не слышу. Только образы.

– Опиши девушку, с которой она говорила!

– Совсем юная. Тонкая. Скорее всего, шнырка первого года, хотя и без куртки.

Долбушин подошел к двери и, зачем-то выглянув, тщательно прикрыл ее. Затем вернулся к Тлену.

– Откуда ты знаешь, что шнырка? И почему первого года? – спросил он с кривоватой улыбкой.

– Шнырка, потому что у нее нерпь. А первого года – из-за возраста. Средние шныры обычно старше. И вид у них более залихватский.

В голосе Тлена скользнула тоска. Он, когда вылетел, был именно средним шныром.

– Как она выглядит? Точнее! – потребовал Долбушин.

– Точнее пока не могу… Минуту!

Тлен подскочил к сидевшей на кровати Эле, опустился на четвереньки и снизу вверх, как собачка, заглянул ей в глаза. Что он увидел там, непонятно, но, видимо, не одно свое отражение. Очень смущенный, Тлен медленно встал и стал отряхивать колени, на которых было самое большее несколько пылинок.

– Ну?.. – нетерпеливо потребовал Долбушин. – Что за девушка?

Тлен заметил, что глава форта ненароком занял положение между ним и закрытой дверью. Умные глаза Тлена скользнули по рукояти зонта. Говорят, человек, получивший удар таким зонтом, умирает мгновенно.

– Простите меня!

– За что? – удивился Долбушин.

– Я, кажется, провалил задание.

– Это еще почему?

– Девушка стоит очень неудачно. Свет в лифте скверный… Нет, узнать ее невозможно. Никто бы с этим не справился! – удрученно опуская глазки, сообщил Тлен.

Долбушин пристально вглядывался в его лоб.

– Странно! Нерпь ты запомнил, а лицо нет, – недоверчиво сказал он.

– Да я-то что могу? Я смотрю глазами девушки, которая лежит на каталке. Рука с нерпью рядом, а лицо далеко, – правдиво пояснил Тлен.

– А про шныров-новичков?

– Робкая догадка. Нельзя исключить, что это была средняя шнырка. Или старшая. Или вовсе не шнырка… В конце концов, полно всяких браслетов, похожих на нерпи. Нет, она ее не запомнила. Мы взяли пустой след.

– Открывать тайну ключа тому, кого даже не запомнил? Не усматриваю логики! – холодно произнес глава финансового форта.

– Может, мгновенная симпатия? – робко предположил Тлен. – Иногда бывает: встречаешь человека и испытываешь к нему мгновенную симпатию. Хочется излить ему сердце, полностью, до дна!

Долбушин усмехнулся. Излить сердце, да уж! Да и скользкий умненький Тлен не доверил бы свои тайны даже собственному отражению в ванной.

– Хочешь сказать: с тобой такое случалось?

Тлен пригорюнился, печально потирая аккуратные ручки.

– Обычно я обуздывал это побуждение, – признал он. – А по поводу того, что я говорил прежде… думаю, что не буду ни с кем делиться этим бредом. Прошу простить меня и не наказывать! Я не справился.

Их глаза встретились, после чего Тлен печально уставился в пол. Несколько секунд, показавшихся Тлену вечностью, Долбушин размышлял. От мертвого Тлена пользы будет меньше, чем от живого. Да и Гай умен: выгнанная сиделка и убийство Тлена скажут сами за себя. Зонт еще постукивал по ладони, но Тлен с облегчением отметил, что напряженность спала.

Глава форта подошел к двери и открыл ее.

– Жаль, что у нас ничего не вышло… План был хороший!.. Ступай! Псиос выдадут тебе завтра.

Тлен изобразил на лице бесконечное счастье.

– И не удивляйся, если его окажется больше, чем ты ожидал. Всякий труд должен быть вознаграждаем, особенно неудачный. Иначе у людей не будет стимула трудиться дальше.

Тлен поспешно поклонился и шмыгнул к двери, но вездесущая ручка зонта Долбушина поймала его за плечо.

– Еще одно… не пытайся получить что-либо у Белдо или Тилля! Мне будет обидно и… не только мне!.. Ему тоже! – Долбушин качнул зонтом.

Когда от улизнувшего Тлена остался только слабый запах одеколона, а звук его рысящих ножек истаял на лестнице, Долбушин повернулся к Эле.

– А с тобой что теперь делать?

Эля сидела на краю кровати и смотрела в никуда. На обритой в Склифе голове темнела щетинка волос. На макушке – свежая безволосая проплешина с порезом: сиделка, как видно, пыталась разобраться с волосами, но или станок попался тупой, или девушка вела себя беспокойно.

«Она – помнит. И, значит, она опасна. Гай может прислать кого-то вместо Тлена. Удача, что Уточкин мертв. Но все равно лучше не рисковать».

Долбушин обошел кровать и, приблизившись к девушке сзади, занес зонт, собираясь несильно ударить Элю по затылку. Хватит слабого тычка. Она ничего не поймет. Это будет не убийство. Она почти растение.

Его остановили полоски на воротнике собственной пижамы и маленькая родинка на наклоненной шее девушки. Долбушин опустил руку.

– Нет, не могу… Попрошу Андрея – пускай застрелит! – сказал он вслух и вздрогнул от собственного голоса, неожиданно громко разнесшегося в полупустой комнате.

Долбушин сел рядом с девушкой и опустил подбородок на ручку зонта. Тупая боль отозвалась в затылке. Она сверлила мозг, но она же и отрезвляла. Главе форта казалось, что никто, кроме него, не способен вытерпеть половины этой боли. Так они и сидели – бледная девушка в мужской пижаме, выжившая вопреки всему, и высокий сутулый человек с замерзшей, но живой душой.

«Чудо, что она вообще уцелела. Один шанс из тысячи. Ее эль вышел раньше срока и погиб, не попав в хранилище».

– Все-таки непонятно, почему ты выбрала именно ее? – спросил Долбушин, обращаясь к Эле, будто она могла ему ответить. – Зачем вы опять пересеклись? Зачем она вообще тебя любила? Ты же псиосная!

Эля слушала. Слова были для нее просто звуками, то тревожными, то, напротив, успокаивающими. От тревожных она вздрагивала, от успокаивающих пыталась улыбнуться.

– И твою мать она считает своей! Нелепо… Разве какая-то женщина сможет… – Долбушин невольно оглянулся на пустую стену, на которой когда-то висела фотография его жены.

Эля неожиданно протянула руку, взяла с подоконника апельсиновую корку и стала ее облизывать. Долбушин вырвал у нее корку и швырнул на пол. У Эли задрожали губы. Секунду она, казалось, раздумывала, обижаться ей или нет, а потом громко заплакала.