— Да кто ж тебе такое сказал? Иль ты думаешь, что если веруешь, то надо по сто раз на дню креститься да молитвы читать? Есть и другая вера, Ваня! Она тоже сильная! А может, еще сильнее… Я тебе все сказал, дружок, дойдешь до Ныроба — зайди в церковь и поклонись в ноги заступнику сваму — Святому Христофору с пёсьей головой!

— Да ты дед, заладил о своем Христофоре! И почему? Сходство с собой увидел? Он перетаскивал на своем горбу людей через воду, да? И ты меня тащил из запруды?

— Может, и поэтому! Но, Ваня, не только…

Старик хитро улыбнулся и добавил:

— Его наши охотники почитают!

— Охотники? А я тогда при чем?

— Так ты, мил друг, думаешь, охотник — эт тот, кто за живой тварью мышкует? Не-е-т, Ванек! Любой, кто промышляет чем-то! Вот ты сейчас… чем промышляешь? А? Хочешь найти здесь какие богатства или земли древние, да? Рыщещь как пес охотничий… А знаешь, что перед любой вылазкой чердынских охотников священник кропил святой водой… кого? Охотничьих собак! Вот кого! И тебя бы не мешало… окропить…

— Хорошо, хорошо! Я не спорю! — Сибирцев почувствовал, что старик разошелся не на шутку.

— Да, кстати, сегодня как раз и день почитания Христофора Псеглавца!

— Сегодня? — удивился Сибирцев.

— А почему нет? Конечно… если не запамятовал…

— И в чем суть такого дня?

— Ну… — старик задумался. — Много не скажу, сам плохо помню… Но вроде бы в этот день переходят с одной дороги на другую…Или в другое время… Короче, куда-то переходят, и все!

Он смутился, что не смог внятно ответить на этот каверзный вопрос и закончил свою речь той же фразой, которая уже и поднадоела его постояльцу:

— Так что мой тебе совет: придешь в Ныроб — поклонись Христофору!

Пока они вот так рассуждали, травяной напиток настоялся и распространял аромат скошенного луга. Сибирцев с наслаждением вдыхал его и вглядывался в темнеющее небо. Долго ли еще он будет гостить в этом медвежьем углу?

* * *

Этой ночью приснился Сибирцеву сам Святой Христофор. Видимо, вечером было много разговоров о нем с Архипом Пантелеевичем, а может, потому, что день его почитания выпал.

Будто он, Сибирцев, идет через густой хвойный лес, подпирающий высоченными стволами купол неба. Куда идет — непонятно! Кругом — полумрак и влага, да и разве могут попасть лучи солнца сквозь такие заросли? А угрюмые великаны перешептываются друг с другом, какие-то козни задумывают. И словно насмехаются над маленьким человечком, оказавшимся в их западне. То подкинут под ноги отросток выбившегося из-под земли корня, чтобы споткнулся он и плюхнулся лицом в гнилые листья, то бросят в лицо гирлянду бородатого лишайника, чтобы побольнее хлестнуть по глазам.

И что, скажете, можно чувствовать, окажись в такой глухомани? Только безумный страх! Только холод, сковавший сердце в кусок льда!

Идет он и идет, пробираясь сквозь ветки, обнимающие друг друга, и протискиваясь между стволами, породнившимися общей мохнатой кроной. Уже и надежду потерял выбраться на волю, когда видит… залитую солнцем поляну, покрытую крупными ромашками. Только и успел подумать: откуда их так много? Колышутся белым покрывалом с желтыми горошинами, как будто дышат: вдох — выдох.

И скользит над этим покрывалом, вроде наступает на него, но не проваливается — неужели такой легкий — не то какой святой, не то сам Бог. А как еще думать, если в одной руке у него — крест, а в другой — скипетр? И платье на праведнике синее бархатное, а поверх него — красный шелковый плащ. Сам статный такой, ноги и руки, как и положено благородному человеку, но вот голова — собачья.

— Что ж ты, мил человек, забрел в такую глухомань? — спросил он Сибирцева.

А тот и ответил:

— Я и сам не знаю, почему здесь оказался. Тем более не знаю, как мне отсюда выбраться. А ты, я вижу, не сам ли Христофор будешь, или есть с песьей головой другие святые?

— Нет в этих местах других святых, да и вообще никого нет! — прогремел голос над округой. — И тебе надо бы уходить…

И тут Сибирцев вспомнил, что не очень-то пока из него ходок хороший:

— А как уходить мне, когда ноги не слушаются?

— Вижу, что слушаются, раз через такую чащу пробрался на свет божий!

— Так то я — во сне… А наяву-то не сумею…

— Все ты сумеешь! Отсчитай восемь вечеров и приходи ко мне!

Сказал он эту фразу и словно растворился, только отсвет красного плаща колыхался недолго на ромашковом поле. А Сибирцев остановился и призадумался. Куда ж это идти к нему, Христофору? Где его дворец иль терем?

Три недели назад.

Арбенина кто-то звал:

— Старший Друг! Очнись!

Его начали тормошить за плечо, сначала потихоньку, затем — все сильнее. Странное состояние. Как будто и не во сне, а не хочется открывать глаза. Страшно увидеть не то, что хотелось бы. Страшно разочароваться.

Он осторожно разомкнул веки. Надо же, они оказались такими тяжелыми! И понял, что лежит на камне, выступающем из-под воды. А рядом — Богдан Сиротин. Слава Богу — что тот жив! И может двигаться, раз так настойчиво теребит холщовую куртку, и может разговаривать, раз бормочет там что-то…

— Богдан, я уснул? — обратился он к пареньку.

— Я — Друг! Это мое имя, ты сам сказал…

— О, прости, мой Друг! Видимо, я вырубился от усталости…

Он потер задеревеневшие икры ног. Их стянуло судорогой, вот почему такая тянущая боль в мышцах! Вытянул ноги и чуть повернулся к Сиротину, чтобы было удобнее того разглядеть. Вот он какой — совсем пацан, вихрастый, с большими ушами… Шапку, видимо, потерял. Да, а почему одна нога без сапога? А, вот же он…

Арбенин начал разжимать руку, державшую сапог, но потом вспомнил, что Сиротин не сможет пока втиснуть в него ступню — что-то там у него не то сломано, не то… еще что… короче, болит нога.

Пары минут было достаточно, чтобы оглядеться и заметить впереди, там, куда они до этого шли, рассеянный свет. Неужели выход из пещеры?

— Богдан! Тьфу ты! Опять забыл! Друг, держись за мое плечо и отталкивайся от камня… хотя бы одной ногой, той, что в сапоге… Сейчас я попробую встать и сделать несколько шагов вон туда. Хорошо?

— Хорошо… — тихо повторил тот и замолчал, видимо, концентрирует силы для рывка.

— Раз! Два! Три! — скомандовал Арбенин и поднялся, потянув за собой парнишку. И тот легко поддался этому сильному движению.

Ступни уперлись в каменное дно пещеры, и только сейчас Арбенин почувствовал, что в сапогах хлюпает. Вот почему сводит ноги! Напряжение в икрах прошло — в таком положении мышечная боль быстро исчезает. И Арбенин осторожно шагнул. Через несколько шагов вода начала отступать, видимо, там, позади их, осталась самая глубокая впадина, а здесь — дно немного выровнялось. Ура! Кажется, «выгребли»! И он, приостановившись, от облегчения выдохнул.