Отзвучали слова заупокойных молитв, и я увидела, как перекрестился стоящий рядом с королем Уикхем. Он медленно перевел свой взгляд с пепельно-серого лица Эдуарда на меня. И быстро опустил глаза, заметив, что я тоже смотрю на него. Притворился, что наши взгляды встретились чисто случайно.

Я этому не поверила.

Траурные церемонии по велению Эдуарда длились шесть дней. Я же в отчаянии думала, что для Эдуарда этот траур не закончится никогда. Он вернулся в Тауэр и затворился там ото всех в своих покоях.

Кем была для Эдуарда я в те тяжкие дни? На этот вопрос ответить очень легко: никем. Меня словно и не существовало. Всего один раз я увиделась с ним, и то совершенно случайно, в одной из проходных комнат.

Эдуард шел вместе с Уикхемом обычной легкой походкой, только вот во всем остальном он страшно изменился. Не замечал ничего вокруг, не обменивался ни единым словом со встречными придворными. Думаю, он никого из них не узнавал.

Я сделала реверанс.

Даже не взглянув на меня, Эдуард продолжал шагать дальше, мрачный, погруженный в себя.

— Это мистрис Перрерс, государь, — негромко проговорил Уикхем, немало меня удивив. Он даже взял короля под руку, чтобы привлечь его внимание. Эдуард остановился.

— Здравствуйте, мистрис Перрерс.

Он скользнул взглядом по моему лицу, не заглядывая мне в глаза. Небрежно кивнул, как самой скромной из служанок, выполнявшей черную работу.

— Приветствую вас, государь! — улыбнулась я, пытаясь скрыть свою тревогу и ожидая, что он мне скажет. — Я от души надеюсь, что вы в добром здравии.

Он не улыбнулся мне в ответ. Неужели это тот же самый человек, который сотрясал громовым хохотом своды Большого зала в Хейверинге? И одет он был не в алое с золотом, а в траурное черное. Так и не сказав ничего, он пошел дальше к двери, а я могла лишь созерцать его спину. Какое огромное расстояние отделяло возлюбленного, который снимал с меня платье и закутывал в теплые меха, от этого человека, равнодушно прошедшего мимо! Мне оставалось лишь с безмерным удивлением и горечью смотреть ему вслед. Уикхем беспомощно развел руками и последовал за королем. А я осталась в одиночестве.

Кажется, в часовне Эдуарда Исповедника было теперь погребено не только тело Филиппы, но и сердце самого короля. Словно чья-то рука с силой хлопнула по лютне, обрывая чистое звучание ее струн.

— Где король? Мне совершенно необходимо переговорить с ним.

— Король удалился в свои покои. Он вас не примет.

На протяжении многих недель после того, как Филиппа обрела вечный покой в своей гробнице, такие диалоги происходили постоянно. Уильям Латимер, стюард королевского двора, ледяным тоном давал неизменный ответ любому просителю, будь то знатный лорд или простой горожанин.

— Его величество никого не принимает.

В душе Эдуарда погас свет. Он покинул Лондон, удалился от государственных дел и затворился в Хейверинге, в любимых покоях Филиппы. Его ни в малейшей степени не интересовали дела во Франции, где принц-наследник, так еще и не оправившийся после болезни, подвергался нарастающему давлению неприятеля. Страна дрожала от зимней стужи, а в непривычно опустевших залах дворца гулко отдавались редкие шаги. Придворные перешептывались, охваченные мрачной растерянностью. Страна лишилась своего короля, осталась без головы. Безо всякого руководства.

Эти шепотки стали нарастать. Короля в Англии все равно что не было.

А что же я, фрейлина, которой некому было больше служить? Другие фрейлины Филиппы разъехались: одни вернулись домой, другие нашли приют в иных знатных семьях в качестве наперсниц хозяек или компаньонок. Я осталась на месте. Вся моя дальнейшая жизнь зависела от того, что решит король, уединившийся в своих покоях, и я опасалась самого худшего. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой, даже когда стояла на улице, только что овдовев. Там меня хотя бы отыскал Гризли. А в Хейверинге я не была нужна вообще никому. Сон покинул меня, и я часами лежала, не в силах сомкнуть глаз, размышляя о своем будущем, которое внезапно лишилось всякой ясности. Нет, бездомной бродягой я не стану, от подобной беды мне удалось оградить себя, достаточно скопив про запас, но представить себе дальнейшую жизнь я никак не могла. Разве мне так уж хотелось заживо похоронить себя в каком-нибудь сельском поместье, в полном одиночестве, если не считать горсточки слуг, — после того, как я уже вкусила все прелести придворной жизни? От одной этой мысли меня бросало в дрожь.

«Без Эдуарда ты будешь совсем одинока», — с пугающей ясностью нашептывал мне внутренний голос. Ни друзей, ни подруг у меня не было. Без Эдуарда мне действительно придется бессильно плыть по течению.

Написала письмо Вильяму де Виндзору, как и обещала: о том, что никакой определенной политики в отношении Ирландии сейчас не имеется, о причинах такого положения, и еще немного — о своем собственном шатком положении.

Король перестал направлять дела государства. Мне кажется, об Ирландии он вообще не вспоминает. Вы теперь служите самому себе и вольны поступать по своему разумению. Вероятно, Вам не следует рассчитывать на получение от меня новых сведений: боюсь, что дни мои при дворе сочтены.

И неожиданно для себя дописала то, чего, наверное, не стоило:

Мне недостает откровенных бесед с Вами, сэр Вильям. Иногда мне очень хочется, чтобы Вас призвали сюда, в Лондон, — отвечать за свои прегрешения. Думаю, я сама могла бы выслушать Ваше дело. Пусть это прозвучит жалобой слабой женщины и подорвет то восхищение, о котором Вы говорили, но мне здесь просто не с кем побеседовать.

Вот такая возникла вокруг меня пустота. Письмо я отправила, но было ли оно доставлено по назначению, мне осталось неведомым.

Весь двор с замиранием сердца пребывал в ожидании, когда Эдуард преодолеет свою скорбь и снова возьмет в руки меч. Разве не уснул король Артур, готовый пробудиться в час опасности для Англии? Несомненно, так поступит и Эдуард.

Этого не случилось.

Я попыталась попасть к нему, но путь мне преградил страж у дверей. Королю обо мне даже не доложили. Тогда я написала Эдуарду записку и уговорила Латимера позаботиться, чтобы ее передали королю.

Не отвергайте меня, милорд. Позвольте поговорить с Вами. Позвольте дать Вам утешение. Мы оба тяжело переживаем кончину Вашей любимой супруги. Мы можем скорбеть вместе.

Припомните, как много мы значили друг для друга.

Позвольте мне быть с Вами рядом.

Я остановилась в нерешительности, размышляя, сообщить ли ему о ребенке, который рос в моем чреве. Об этом писать я не стала. Латимер взял у меня записку, но ответа на нее не последовало.

— Он прочитал? — спросила я стюарда двора.

— Не думаю. — Заботы избороздили морщинами суровое лицо Латимера. — К нему невозможно попасть. Он не желает никого видеть.