О, за причинами дело не станет, Комар и вправду парень жесткий, есть такое, но уж кого, а Фламма он чморил всегда за дело. За какое? Да за такое. Ненашнские они, Фламма, чужаки, одни только рожи их чего стоят. И тихушники. Всё по углам, без компаний, трутся друг с другом, теперь еще и в библиотеке торчат. Неспроста, ох неспроста. А тут еще и это. Точно, не нашенские.

Следователи, которые день за днём приходили допрашивать и братьев, и банду Комара, тоже стали не последним фактором, который повлиял на ситуацию. Раньше случались, и не один раз, драки, и среди детдомовцев, и детдомовцев с городскими, но все отлично помнили, что никогда до этого никакие следователи в Масловку не шлялись, и никого ни о чем не спрашивали. Следователей боялись, их присутствие настораживало. Точно, в случившемся что-то получалось необычное, непонятное, таинственное, и потому особенно пугающее. Ну кому и когда было какое-то дело до Масловки? Хоть всех детей в Каме перетопи, никто и не почешется! И на тебе: шляются чужаки с холодными недобрыми взглядами, и всех участников событий по одному к Фролу в кабинет таскают, причем во время уроков, видать, чтобы не сговорились. Может, и сговорился кто заранее, но когда так, внезапно, и забыть немудрено.

Жизнь братьев постепенно превращалась если не в ад, то во что-то подобное. Несколько дней они, возвращаясь вечером в спальню, обнаруживали свои кровати, сдвинутыми к двери, причем белье обязательно было чем-то измазано и загваздано, хорошо, когда просто грязью, пару раз кто-то особенно рьяный притаскивал с улицы собачье дерьмо, и пачкал простыни. В другие дни кровати отчетливо воняли мочой, а потом их и вовсе начали выставлять в холодный коридор. И не давали затаскивать обратно.

– Там спите, – огрызнулся как-то Копейкин. Это было особенно горько, потому что это был не кто-то из комарья, это был обычно добрый и ленивый любитель пожрать Копейка, с которым отношения у братьев всегда были хорошие. – Не надо нам… это вот…

– Почему не надо-то? Что мы тебе сделали? – с отчаянием спросил тогда Пол.

– Сейчас не сделали, а потом вас опять накроет, и сделаете, – отрезал тот. – Вы двинутые, чёрт вас разберет. Отойди от меня, – прикрикнул он на Пола. – Еще заражусь от тебя психичкой этой вашей…

– Мы им ничего не делали, – безнадежно повторил в который уж раз Пол.

– Ага, не делали, – скривился Копейка. – А синяки у них откуда, кто их поломал?

– Городские, – ответил Ян. Он стоял у своей кровати, взявшись за спинку.

– Не было там городских, – хмыкнул Копейка. – Следаки эти сказали, что они всех проверили.

– Врут твои следаки, – ответил ему Пол.

– Они не мои, а твои, это из-за вас они тут воду мутят, – отрезал Копейка. – Валите из спальни, куда хотите. Сунетесь, прибью. Я не Комар, меня так просто не уделаешь.

После этого случая братья оттащили свои койки в дальний конец коридора, к вечно запертой двери в кабинет астрономии, и спали теперь там. Точнее, спать им приходилось на одной койке, потому что это крыло здания почти не отапливалось, а уже наступил ноябрь, и стало по-зимнему холодно.

* * *

– И всё же, Ян, каким именно образом получилось так, что от вас пострадали мальчики? – Юрий Александрович с интересом смотрел на стоящего рядом со столом Яна, и меланхолично крутил в руках карандаш. – Ты третью неделю морочишь мне голову, выдумал каких-то гипотетических городских, и рассказываешь сказку про нападение. Однако экспертиза, – он сделал ударение на слове «экспертиза», – уже доказала, что все удары, полученные мальчиками, наносились теми, кто имеет ваш рост, и вашу комплекцию. Точнее говоря – вами. Их били вы двое, и мне интересно узнать, как это могло получиться?

– На нас напали городские, – упрямо повторил Ян. – Я ничего не помню.

– Очень, очень достойное уважения упрямство, но со мной этот номер не проходит, – вздохнул Юрий Александрович. – Потому что есть еще более упрямая вещь, а именно – факты, и факты эти указывают на то, что сделанное – ваша работа, и ничья иная.

– Нет, не наша, – Ян вздохнул. – Я уже говорил. Не наша. Это не мы.

Следователь хмыкнул, отложил карандаш, и взял в руки ластик. Сейчас будет гонять его в пальцах, понял Ян, и не ошибся. Через секунду ластик затанцевал в руке следователя, описывая круги и восьмерки. «Как от него мерзко пахнет, – вдруг подумал Ян. – Словно груши сгнили».

У забора детдома, в дальней части, росло несколько старых, искореженных временем грушевых деревьев, каждый год переспевшие груши падали с веток на вытоптанную землю, и оставались лежать на ней. Лежать и гнить. Сорт этих груш был какой-то несъедобный, хотя изначально груши пахли вроде бы неплохо, но в очень скором времени они начинали тухнуть, и запах под деревьями получался отвратительный – чудовищный смрад, тошнотворная вонь, пакость. К раскисшим, раздавленным собственным весом или разбитым грушам слетались полчища сизых крупных мух, и мухи эти вились над гнильём, мерзко жужжа. Помнится, во время «крысы» Комар несколько раз загонял к этим грушам кого-то из ребят помладше – посмотреть, как те потом блевать будут, и поржать от души.

– Ян Фламма, ложь не в твоих интересах, – максимально мягко произнес следователь. – Если вы сознаетесь, с вами обойдутся… достойно. Отправят в больницу, полечат нервишки…

– И выпустят со справкой, с которой можно будет устроиться только дворником, – вдруг решился Ян. – Потому что там напишут, что мы сумасшедшие. А мы не сумасшедшие, мы никого не трогали, никого не били!

– Справка дается на три года, – поправил следователь.

– И мы не сможем поступить в речное, туда только до двадцати принимают, – ответил чистую правду Ян.

– Откуда ты это знаешь? – с интересом спросил Юрий Александрович.

– Рассказал кто-то, на рынке слышал, – тут же нашелся Ян. – Не помню, кто.

На самом деле рассказал, конечно, док – спасибо ему большое за это. За правду. И, конечно, ни Ян, ни Пол не выдали дока. Это было бы подло.

– Хитро, хитро, – следователь меленько захихикал. – Умненький мальчик. Выкрутился, да?

Ян молчал – отвечать тут было нечего. Ну, выкрутился. И что?

– На самом деле не выкрутился, не надейся, – следователь встал,