Она шла среди танцующих, но платье делало ее мишенью, и она знала, что он еще там, ждет, пока она выйдет из толпы. Она выбралась из танца, куда ее затащила Дарсия, и увидела его с приоткрытым ртом и немигающим взглядом.

Хватит, решила на. Ей сегодня это не требовалось.

Она огляделась, заметила фонтан, который услышала раньше, скрытый за занавесом плюща. Она посмотрела на Расмуса, кивнула головой в ту сторону и пошла туда, пропав за зеленью.

Через миг он присоединился к ней.

— Что ты делаешь? — она тут же пошла в атаку. — Ты ясно дал понять свое мнение. Я пыталась держаться в стороне.

Он пронзил ее блестящими глазами.

— Людям странно, что мы не говорим. Они говорят, что мы поссорились, и потому я покинул Раннон.

— Если хотел избежать слухов, поговорил бы со мной открыто, а не гонялся по залу.

— Я не этого хочу, — его голос был низким, он разглядывал ее, и платье теперь казалось слишком тонким.

— Тогда что? — она выдавила слова из пересохшего рта.

— Я… — он отвернулся, обошел фонтан. — Я говорил с Иррис до этого, после Именования. Она спросила, поговорил ли я с тобой, я признался. И поговорил я плохо. Мое поведение эти две ночи было кошмарным. Звездная вода… — он замолчал. — Не оригинально, но я был пьян, это не ложь.

— Ты извиняешься, потому что Иррис так сказала?

— Она сказала мне оставить тебя в покое. Но я не могу. Пока не извинился. Так что я не должен был так с тобой говорить. Я был пьян, вел себя по-детски. Прошу прощения.

Печаль выждала миг и ответила:

— Я понимаю, почему ты так себя вел.

— Это не оправдывает меня, прости, — сказал он, подчеркнув раннонское слово. — Особенно за расставание. Это было низко и неправда.

— Да, — согласилась Печаль.

Расмус опустил голову, и Печаль прошла к нему.

— И мне прости за все. Я не сказала сразу, когда поняла, что произойдет. Я должна была. Прости, что не послушала тебя, когда ты просил. Я знала, что будет, что если мы поговорим, мне придется что-то отвечать. Это было трусливо, ты заслужил лучшего.

Он долго молчал.

— Так я прощен?

Печаль протянула ладонь, он обхватил ее.

Как только его пальцы обвили ее, она поняла, чего хотела. В чем нуждалась. Он мог заполнить дыру, что угрожала расколоть ее надвое, ведь он всегда мог отвлечь ее и успокоить, верно? Исцелял ее?

Она смотрела ему в глаза, и они принялись двигаться, словно давно так планировали: Печаль потянулась вверх, а Расмус склонился, их губы нашли друг друга, словно больше ничего они никогда не знали.

Он прижал ее к стене, листья приняли ее, их обоих, пока он целовал ее.

Их ладони вернулись на места, которые хорошо знали, ритм был отчасти танцем, отчасти возвращением домой: ее ладони в его волосах, вокруг его лица, его — на ее талии, притягивающие к нему. Ее кожа гудела под его прикосновениями. Он застонал, когда она прижалась к нему, прервал поцелуй и лизнул ее горло, задел зубами ключицу, пока она отклоняла голову, закрыв глаза.

Громкий смех неподалеку заставил их разделиться, птицы над ними громко щебетали, разлетаясь. Глаза Расмуса блестели, лицо раскраснелось. Они долго смотрели друг на друга.

— Это было глупо, — сказала Печаль. — Если нас…

— Уходи. Уходи с бала, — его голос был низким и грубым. — Иди за мной.

Печаль кивнула.

Он оторвал горсть листьев плюща и оставил ее. Она пригнулась и брызнула на лицо прохладной водой. Она не могла идти. Не могла.

Она пошла.

Она никого не видела, пока шла за ним, в этот раз никто не остановил ее, словно тоже не замечали ее. Она за минуты покинула сад в здании, вышла в прохладный коридор. Стражи кивнули ей, она склонила голову, размышляя, куда пошел Расмус.

Впереди на полу лежал листок плюща, и Печаль пошла к нему, заметила другой в паре метров от этого.

Она шла по оставленному им следу из листиков плюща вглубь замка, пока не обнаружила лист у двери. Она открыла ее без стука, оказалась в маленьком кабинете, где был стол, стул и полки, полные похожих книг. И Расмус стоял в свете луны спиной к ней.

Он повернулся, когда она вошла, но оставался там, пока она закрывала за собой дверь.

— Это глупо, — снова сказала она.

— Мы дураки, — согласился он.

Один короткий миг они, казалось, сопротивлялись искушению.

А потом он оказался рядом с ней, обхватил ее грудь, дразня сосок большим пальцам. Желание вспыхнуло в ее теле, и она прижалась к нему, вызывая его стон.

Он сорвал платье с ее тела и бросил за собой, и она тоже пыталась раздеть его, запуталась в пуговицах его камзола. Она была неловкой, так что обрадовалась, Кога он оторвал последние пуговицы и сбросил пиджак на пол. Его рубашка полетела следом, и вскоре ее груди прижались к его груди, его губы снова нашли ее. Он ласкал ее язык своим, нежно посасывал его, а потом вернулся к ее губам.

Ладонь скользнула ниже, она прижималась к нему, скуля в его рот. Она потянулась к его брюкам, принялась спускать их, чтобы коснуться его, как он касался ее.

Он отодвинулся, утрата была невыносимой, пока он не опустился на колени, поцелуями направившись по ее внутренней стороне бедра. Она сжала его волосы, жар внутри требовал больше. Он послушался ее невысказанного приказа, легко поднял ее на стол, ладонь оказалась между ее ног, а его губы встретили ее. Она выгибалась к нему, сжимала плечи так сильно, что боялась, что ранит его, пока он гладил и ласкал ее, снова открывая ее пальцами, ее тело было радо его возвращению. А потом он накрыл ее, легко сливаясь с ней, как всегда и было.

Ее плечи и спина прижались к твердому дереву стола, но остальная часть ощущала себя жидким золотом рядом с ним, ее голова была на его груди, его руки — вокруг нее, словно больше нигде быть не могли. Они не говорили, разделившись, лежали на столе. Она не хотела ломать момент, судя по его решительной крепкой хватке, он тоже это ощущал.

Наконец, он отпустил ее, и она тут же ощутила резкую боль в шее, заставившую ее сесть.

— Ай, — выдохнула она, потирая место, а потом туда легла его ладонь, и боль пропала. — Ты добр ко мне, — сказала она.

Он притянул ее к себе, поцеловал лоб, щеку, кончик носа, каждое веко. Он спрыгнул со стола, нашел брюки и надел их на свои длинные ноги. Он поднял ее платье, и она надела его, а потом помогла ему найти пуговицы.

— Я могу оставить одну? — спроси она, не зная, зачем ей это, и он без возражений отдал одну.

Они убрали следы своего пребывания в комнате и стояли в тишине, не глядя друг другу в глаза. Между ними еще ни разу не было такой неловкости, но эйфория угасала, и Печаль поняла, что они снова были беспечны. Через минуты после извинений она использовала Расмуса, чтобы утешить себя, чтобы его прикосновение починило ее…