все же он стоял, пока не увидел Даррена.

– Рэйфорд, – сказал ему Даррен беспечно, как только можно.

– Грейси? – сказал Рэйфорд Грейс-Эллен, а она только ожгла его взглядом, положив открытую ладонь на грудь Даррена, словно защищая его. Словно могла.

А затем из деревьев послышался низкий ровный рык Либби.

Рэйфорд отпрянул, посмотрел на Даррена и Грейс-Эллен.

– Что-то… какая-то хрень идет за мной! Что-то вроде…

В этот момент Либби страшно зарычала, даже затрясла маслянистые флоридские кусты, чего ни один уважающий себя вервольф на охоте не сделает.

Но это уже не было охотой.

В конце рык Либби перешел в открытый крик, ради которого ей пришлось поставить на землю передние лапы, и глубокие инстинкты внутри Рэйфорда отозвались, как инстинкты его сородичей отзывались тысячи и тысячи лет назад.

Он снова попятился, выбрался на щебенку у обочины дороги, затем на асфальт, скребя по нему стеклопластиком, по-прежнему смотря в сторону того звука, ужасного звука, и то, что я чувствовал в земле уже тридцать минут, наконец материализовалось: большие фуры, проносившиеся мимо взад-вперед ровной чередой, возможно, с какой-то стройки.

Либби слышала их прохождение за несколько миль. Высчитывала время.

Я втянул воздух – зачем, я не знаю, никогда не узнаю, потому что пальцы Грейс-Эллен легли мне на глаза в последнюю минуту, так что я только услышал долгий скорбный гудок и удар мяса о хром.

Рука Грейс-Эллен оторвалась от моего лица, когда она наклонилась вперед, чтобы плюнуть на дорогу, где лежал Рэйфорд. Наклонилась, плюнула, а потом закричала, словно хотела выплеснуть всю свою злость и скорбь по умершему мужу сразу.

– Кажется, я влюбился, – сказал Даррен, глядя на нее.

В воздухе все еще витал красный туман, клубящийся в кильватерном следе.

Я сомкнул губы, чтобы не вдохнуть его, и вздрогнул от звука блокировки пневматических тормозов полуприцепа. Его шины оставляли аккуратные черные полосы, которые нужны копам, чтобы объявить, что это авария.

Однако копы никогда не узнают правды.

Вервольфы – это мы, те, кто должен нести это. Мы те, кто помнит зернистое влажное ощущение, когда оно оседает на наших щеках.

Через минуту появилась Либби на двух ногах. В волосах ее были трава и листья.

Она посмотрела на Даррена. Ее морда почти закончила втягиваться, и, поскольку ей больно было видеть, как он худ и переломан, она пошла к машине за одеждой. За тем, что осталось от нашей жизни.

А осталось немного.

5

Шесть-семь недель спустя Либби работала регулировщицей на строительстве дороги, так что ее не было в трейлере, чтобы отследить, что Даррен рассказывал мне, когда я сказал ему, что никогда не попадусь, как он. Что моя моча и мыши не напугает.

Он смотрел на меня секунд десять, словно принимал решение. Затем он посмотрел на дверь спальни, убедился, что та закрыта, что Грейс-Эллен спит после прошлой ночи, а затем покачал головой, словно все это было глупо. Но затем он посмотрел на основания своих ладоней и все равно мне рассказал.

Конечно, это была байка. Это все, что мы имеем.

Представь себе, что ты дерьмовая вервольфовская стая, сказал он мне. Не как мы, но одна из этих трусливых шаек, что все время выясняют, кто тут альфа, рычат друг на друга, чтобы нагнуть, носят фланелевые рубашки, зло зыркают на людей сквозь дымную мглу своих придорожных закусочных.

Ты думаешь, такое поведение естественно для вервольфов, но оно, на самом деле, перенятое. Из кино, по большей части, но и из программ о дикой природе.

Мы семьи, не стаи.

Некоторые вервольфы пьют «кул эйд» [40]. Даррен велел мне это запомнить.

Короче, ты в дерьмовой вервольфовской стае, и однажды, чтобы показать, кто тут главный, чтобы отметить свою территорию, как ты, думаешь, должен поступить, ты выкапываешь недавно умершую жену одного старого волка. Чтобы преподать ему урок, чтобы показать, кто теперь главный, сказать ему, что он учуял правду на своих ночных дорогах – в городе появился новый волк. Новая стая. Дать начало кошмару.

– Это самоуверенно, – сказал Даррен, держа свою все еще сломанную руку на отлете с одной стороны, затем вытягивая насколько возможно здоровую руку в другую сторону, – и глупо, верно?

Я кивнул, не желая портить рассказ.

Это должен был быть рассказ обо мне, насколько я понимал. Это был ответ на вопрос, который я задавал ему – кто я такой?

– И вот, они выкопали маму, – сказал Даррен, морщась от того, что ему только что пришлось сложить эти слова в таком порядке, – и они не сожрали ее, как настоящие волки, они просто чутка погрызли ее и оставили рядом с домом Деда.

– Ты знал? – спросил я.

– Я был щенком, – сказал Даррен. – Мы все трое были щенками.

– Но не моя мама, – сказал я. – Она была как я.

– Она была моей сестрой, – сказал Даррен ледяным голосом, не отпуская моего взгляда, пока я не отвел глаза, а затем продолжил о Деде, когда он нашел жену под покрывалом из ворон. Деде, ощутившем на ней запах другой стаи.

Они ожидали, сказал Даррен, что Дед сразу пустится в погоню, оставит одежду на дороге, чтобы скользнуть на их гравиевую подъездную дорожку на четырех лапах, роняя длинные жгуты слюны, слепой от горя и ярости.

Но вместо этого, поскольку речь идет о Деде, он постучал в дверь рукой. Очень вежливо, сказал Даррен, как продавец Библий. Сунутая под руку двустволка, длинная, как гусиная шея, была его любимым оружием. Вместо дроби он насыпал туда все серебряные украшения, какие только сумел украсть. Его руки все еще дымились от ожерелий, колец и браслетов.

Первый его выстрел снес половину стаи. Алмазная запонка в серебряной оправе из тридцатишестидюймового ствола может прошить кости лица, как масло, и как только яд попадает тебе в мозги, сказал Даррен, то пиф-паф, и ты мертв.

Тех, кого он не сумел убить, будучи человеком, тех, кто выскочил из задней двери, он догнал на четырех лапах. Он развлекался с ними в полях, в зарослях – ночь была настолько полна воплей, что газетчики из трех графств утром стеклись в Бунсвиль. Но все они запоздали. Не осталось ничего.

Единственной причиной, почему Дед не убил последнего, это то, что рассвет застал его на открытой местности, в резервуаре, где он держал голову парня под водой, пока тот не вырубался, а затем вытаскивал и начинал снова.

Но всегда неплохо оставить одного в живых, сказал мне Даррен. В качестве предупреждения.

Такова была изнанка той истории, версию которой я