- Эта история про профессора, от которого всеотвернулись. Это ужасно, Игорь.

В ее голосе Игорю почудилась настоящая боль. Ну надо же, какона, оказывается, умеет переживать за людей, которых в глаза-то никогда невидела! Вот чудачка!

- Что здесь ужасного? Человек поступил некрасиво,общественность его осудила. Это случается сплошь и рядом.

- Да нет же! Я не об этом.

- А о чем? Я что-то не понимаю.

- Даже не знаю, как сказать… Вот представь себе, чтотебе кто-то на ушко шепнет, будто… ну, я не знаю… Ну, например, Василийизбивает Леночку, запирает ее в ванной на сутки, не выпускает, не кормит.Другими словами, систематически и жестоко над ней издевается, обзываетпо-всякому. Сама Леночка об этом никому не говорит и не жалуется. Вася,естественно, тоже тебе об этом не говорил. А кто-то вот шепнул. И что, ты сразувот взял и поверил? И отвернулся от Василия, и руки ему не подаешь?

- Бред! - фыркнул Игорь. - Я Ваську знаю пятнадцатьлет, даже шестнадцать. Он на такое не способен.

- А как же тот, кто тебе шепнул? Он же откуда-то этовзял, значит, он что-то знает.

- Да что он может знать? Особенно если и Леночкамолчит, и Васька. Наврал из зависти или из мести, или просто дурную шутку решилсыграть. Ему никто не поверит.

- А почему про профессора все сразу поверили? Он ведьтоже, наверное, не распространялся на каждом углу о том, что стучал наартистов. И сами артисты наверняка не знали, почему их не выпустили. То естьпонимали, что их сочли неблагонадежными, но не знали, почему конкретно, закакие слова и поступки, и кто их сдал. Никто ничего точно не знал, потомпоявился у профессора недоброжелатель, шепнул гадость на ушко одному, другому -и дело сделано. Профессор весь в дерьме, депрессия, импотенция, петля. Почемуже никто не засомневался? Почему никому в голову не пришло, что это провокация?Почему никто за него не заступился?

- Ириша, ты рассуждаешь как обыватель, а этонеправильно.

- А как правильно? Объясни мне, как правильнорассуждать.

- Во-первых, мы с тобой знаем эту историю только сослов Василия. А он, в свою очередь, со слов следователя. Следователь же - сослов тех людей, которые были знакомы с профессором и описывали ситуацию с еготравлей. Ты представляешь, сколько искажений могло произойти на этом долгомпути? Ни следователь, ни Вася, ни тем более мы с тобой не знаем точно, что икак там происходило. Может быть, за профессора активно заступались. Может быть,сначала никто не верил в его стукачество. Может быть, ему задали прямой вопроси получили на него утвердительный ответ, после которого уже никто ни в чем несомневался. И таких "может быть" я тебе три тысячи могу перечислить.Мы с тобой не знаем, как все было на самом деле, а ты берешься анализироватьситуацию и судить о ней. Это неправильно. Боюсь оказаться похожим на маму, новоспользуюсь ее любимой формулой: "Это я тебе ответственно заявляю какследователь." Ты как обыватель готова верить любым нелепым россказням, а якак юрист верю только фактам, которые доказаны в установленном порядке.

Ира некоторое время молчала, вероятно, обдумывая услышанное.Потом снова заговорила.

- Я, наверное, слишком молодая, чтобы это понимать…Игоречек, а почему нельзя было выпускать за границу неблагонадежных? Пусть бысебе ехали на свои гастроли.

- Девочка моя, ты действительно еще очень молоденькая,- снисходительно ответил он. - Неблагонадежные - это те, кто мог попроситьполитического убежища и остаться за рубежом. Или просто сбежать. Этого нельзябыло допускать, поэтому их старались выявить заблаговременно.

- Но почему? Я не понимаю, почему? Ну и пусть быоставались, жалко, что ли? Если человек не хочет здесь жить, зачем же егонасильно удерживать?

- Ирка, ты - истинное дитя свободы! - расхохоталсяИгорь, чувствуя, что от такой искренней наивности жены у него даже настроениеулучшается. - Тебя что, диссиденты воспитывали?

- Какие еще диссиденты? Соседи меня воспитывали, -буркнула она недовольно. - Между прочим, Бэлла Львовна в партию еще во времявойны вступила, она всю войну в госпитале проработала, даже в эвакуацию неуезжала.

- Тогда она должна была тебе объяснить, что советскийчеловек обязан любить свою Родину и быть всем довольным. Он ни при какихобстоятельствах не должен хотеть уехать и жить на Западе, потому что в СССРтакая прекрасная жизнь, которую просто невозможно ни на что променять. Что жеэто получится, если все недовольные будут оставаться на Западе и рассказывать,как у нас плохо живется, как у нас не хватает продуктов в магазинах, как насдушит цензура, как воруют партийные и советские руководители. Сразу же рухнетмиф о несомненном превосходстве социалистической системы. Поэтому всехнеблагонадежных лучше заранее запереть в клетке, чтобы сидели тихонько и нечирикали. Для этого в КГБ существовало специальное управление, кажется, пятое,по борьбе с диссидентами. А внутри него - разные отделы, в частности, поконтролю за сферой искусства. На гастроли выпускали только самых проверенных инадежных. Такова была политика, Ириша.

- Государственная политика? - почему-то уточнила она.

- Ну а какая же еще? При советской власти у нас всебыло исключительно государственным.

- То есть этот профессор, если, конечно, ондействительно стучал, если это не вранье, он действовал в интересахгосударства?

- Ну, в известном смысле… Да, пожалуй.

- Тогда кто посмел его осуждать? Он любил свою Родину,его так воспитали. Ему предложили помочь Родине защитить ее интересы. Он помог.Почему же спустя какое-то время его начали за это травить? Извини, Игорек, ядействительно не юрист, но логики я здесь не вижу. Зато я знаю, что такоеисторическая корректность и историческая бестактность. Сейчас, глядя с высотыдемократии на тоталитарный режим, в котором мы жили, очень легко все осуждать ипоносить. А ты поставь себя на место этого профессора. Представь на секундочку,что тебя пригласил к себе человек из КГБ и спросил, любишь ли ты свою Родину иготов ли помогать в защите ее интересов. Согласиться - значит, стать стукачом.Отказаться - значит, признаться, что Родину ты не очень-то любишь, а за этиммогут последовать оргвыводы. Ты бы что выбрал?

- Бог миловал от такого выбора, - усмехнулся Игорь,паркуя машину возле подъезда. - А ты меня удивила, дорогая супруга.

- Чем?

Огромные миндалевидные глаза, длиннющие ресницы, роскошныетемные кудри, рассыпанные по плечам. Живая кукла, да и только. И откуда в еепрелестной головке подобные мысли?

- Своими мыслями. Ты рассуждаешь не какдвадцатипятилетняя красавица, а как умудренная жизнью старуха.

- Бэллочкино воспитание, - негромко засмеялась Ира. -Если во мне и есть что-то хорошее, то только благодаря ей. Но если тебя этонервирует, я могу резко поглупеть.